– По-моему, тоже, – решительно сказала Вера.
Так и вышло, что полмесяца спустя Вера Иверзнева стояла в просторном, светлом, заваленном книгами и бумагами кабинете князя Тоневицкого перед хозяином – высоким человеком лет сорока с холодно глядящими на неё из-под пшеничных бровей синими глазами. Предложив Вере сесть и любезно сообщив, что его соседка, госпожа Протвина, дала мадемуазель Иверзневой самую лестную характеристику, князь взял её рекомендательные письма и, сев за массивный, крытый зелёным сукном стол, начал внимательно читать их. Вера молча ждала, рассматривая тёмное от полевого загара, с резкими чертами и квадратным подбородком лицо Тоневицкого, силясь вспомнить, кого оно ей напоминает. Тоневицкий дочитывал последнее письмо, когда Вера, наконец, сообразила, что такая же суровая, жёстко очерченная физиономия, хоть и обросшая внушительной бородой, была у их институтского швейцара Порфирия, и чудом сдержала смешок. Но губы её всё же дрогнули в улыбке, и князь, подняв глаза от письма, пристально посмотрел на неё.
– Что ж, мадемуазель Иверзнева, рекомендации ваши просто блестящи. С графом и графиней Соловиными я имею честь быть знакомым, и коли графиня так аттестует вас, – значит, вы действительно того стоите. Но… признаться, я не предполагал, что вы так молоды. Вы уверены в своих силах?
– Безусловно, ваше сиятельство, – со всей возможной твёрдостью сказала Вера, хотя лёгкий холодок всё же скользнул по спине. Её замешательство усилилось ещё и тем, что, говоря, Тоневицкий не спускал с неё глаз.
– Сколько вам лет, Вера Николаевна? – неожиданно спросил он. – Двадцать два?
– Двадцать, ваше сиятельство.
– Ещё того лучше… Зачем же вы пошли в гувернантки? – Тоневицкий по-прежнему не улыбался. – Вы могли бы просто выйти замуж… Не думаю, что для вас в этом было бы затруднение.
Вера пристально посмотрела на него, но ни тени игривой скабрезности не было ни в спокойном тоне князя, ни в его холодном взгляде, и это её успокоило. Как можно твёрже девушка сказала:
– Моя семья весьма бедна, ваше сиятельство, и покойный отец не оставил нам большого состояния. Я бесконечно благодарна матушке за то, что она позволила мне выучиться и самой обеспечивать себя. Мой труд мне нисколько не в тягость. Напротив, я рада, что не сижу на шее у матушки или братьев и могу приносить пользу.
– Как вы странно рассуждаете, дитя моё, – помолчав, заметил князь, и Вера, испугавшись, что ей могут отказать от места, добавила:
– Но ведь таких, как я, много, не так ли?
– Пожалуй, – согласился Тоневицкий. – Но не все довольны таким своим положением. Впрочем, это неважно, вернёмся к вашим обязанностям. С Аннет, я думаю, забот у вас не будет, она послушная девочка. Может быть, излишне живая, немного капризная, но сердце у неё доброе. Теперь вот пошла мода учить зачем-то и девочек… Я в этом большой нужды не вижу, приданым моя Аннет, слава богу, не обижена, так что всего понемногу, французский, рисование, музыка – и довольно будет с неё. Думаю, и Коля вам мигрени не сделает. Он непоседлив, правда, невнимателен, но это для девятилетнего мальчика не грех: справитесь, думаю. А вот с Сергеем придётся помучиться. Видимо, тут я сам виноват: слишком много было дел, и с хозяйством, и с общественными обязанностями… Я не занимался его образованием. Должен, к стыду своему, признаться, что мальчишек у меня Митрич воспитывает… Это мой крепостной, я его как приставил к Сергею десять лет назад, так всё до сих пор и остаётся. И Коля тоже всё время с ними. Так что, думаю, будет лучше, если мальчики будут заниматься вместе.
– Но у ваших сыновей, кажется, три года разницы в возрасте? – удивилась Вера.
– Вы сами убедитесь, что это не имеет значения: оба болваны. – Князь встал из-за стола, и Вера вынуждена была подняться тоже. – Сейчас ступайте с Прасковьей, она покажет вам вашу с Аннет комнату, располагайтесь, через час будем обедать, после сходите прогуляйтесь… А с завтрашнего дня и приступайте с богом.
Комната, в которой Вера должна была жить вместе со своей подопечной, оказалась достаточно просторной, с большими окнами и вмещала в себя фортепьяно, круглый стол, комод и две кровати без всякого впечатления тесноты. Восьмилетняя Аннет, действительно очень живая и болтливая синеглазая девчушка с немного большим ртом и непослушными, выбивающимися из лент кудряшками, понравилась Вере, и она почувствовала, что особенных хлопот с этой малышкой не будет. Мальчики не пришли обедать, и Вере не удалось их увидеть. После обеда они с Аннет отправились гулять: юная княжна непременно хотела показать новой мадемуазель свои Бобовины.
Вера, до сих пор никогда не жившая подолгу в деревне, была поражена открывшейся ей красотой имения Тоневицких. Вокруг усадьбы раскинулись зелёные пологие холмы, между которыми, словно в чаше, лежало сверкающее под солнцем озеро. За холмами шумели сквозные, полные света и узорных теней берёзовые рощи, в густой траве которых целыми семействами торчали грибы. Обширный приусадебный парк с дубовыми и липовыми прохладными аллеями, цветники и клумбы, где с утра до ночи возились крепостные садовники, радовал глаз. Аннет, без устали стрекоча и поминутно восхищаясь то красотой Веры, то её словами, то тем, как она смеётся или поправляет шляпу, тащила свою гувернантку всё в новые и новые места. Был ей с гордостью продемонстрирован и знаменитый Митрич: высокий, с мощными плечами и растрёпанной седой бородой старик ладил на скотном дворе новую тележную ось. Аннет весело подозвала его, косясь при этом на ворох сена в глубине сарая, где явно кто-то прятался. Подозревая, что это и есть Митричевы воспитанники, молодые князья Тоневицкие, Вера всё же сделала вид, что ничего не заметила, и протянула руку неспешно подошедшему старику:
– Здравствуйте.
Старик недоуменно осмотрелся, словно ища ещё кого-то рядом с собой; затем вытер испачканную дёгтем руку о штаны и, осторожно сжимая Верины пальцы, усмехнулся:
– Здравствуй, барышня. Я ведь вроде один… Кому ж это «вы» говорено?
– Прости, я так привыкла, – слегка смутилась Вера. – Ну, коли мы на «ты», то так и лучше.
– Поутру приехала? – вежливо поинтересовался старик. – Тяжкая дорога была? Хорошо ль здесь у нас?
– Добралась отлично, с вашей соседкой Раисой Алексеевной. И здесь мне очень нравится. – Вера улыбнулась старику, чуть скосив глаза в сторону сарая. Митрич проследил за её взглядом, и в его бороде мелькнула хмурая улыбка.
– Я вижу, ты работаешь, Митрич, не буду тебя занимать надолго. Мы ведь ещё увидимся.
– Беспременно увидимся, барышня, – заверил Митрич. – Ежели в горнице что починить надобно, аль печь дымит, аль ещё какое неподобие – сейчас за мной посылайте, налажу.
– Спасибо, я так и сделаю. Идёмте, Аннет.
Домой учительница и ученица вернулись уже в сумерках, весьма довольные друг дружкой и так уставшие, что едва сумели выпить чаю, из последних сил помолились на сон грядущий и рухнули в постели.
Вера была уверена, что после целого дня, проведённого на свежем воздухе, она сразу же уснёт без задних ног. Но сон не шёл и не шёл; в окно, загадочно глядя сквозь кисею занавески, светила луна, в кустах сирени посвистывал соловей. Слушая его, Вера думала о Никите, о том, что за три года их разлуки он так и не написал ей ни одного письма, хотя и обещал… Вера, впрочем, знала, что этот неразговорчивый, нелюдимый юноша, светлые глаза которого всегда были устремлены на неё, никогда не напишет ей – точно так же, как он никогда не заговаривал с ней, если она сама не спрашивала его о чём-то, не улыбался, если не смеялась она, и даже не приглашал её танцевать, если она сама в шутку не брала его за руку и не тащила на паркет. Миша, который слал сестре письма каждую неделю, писал о том, что Закатов служит в кавалерийском полку под Малоярославцем, на хорошем счету у начальства, сумел расположить к себе полковника – страстного лошадника и, кажется, вполне доволен службой, но скучает.