С севера послышался шум приближающихся вертолётов.
– Летят, – сказал Громов. – Долго мы здесь топчемся. Часа три уже.
– Три с четвертью, – отозвался Золотарёв. – Пока нам везёт.
Однако запас везения был, похоже, на исходе. Мощный гул турбовальных двигателей неумолимо надвигался, и вскоре из-за верхушек деревьев выплыл «Ми-8» в непривычной для русских лётчиков раскраске: белый с красными полосами в носовой части. Вдруг на аварийном трапе «Ганзы» появился пилот, о существовании которого все успели накрепко позабыть. Он принялся энергично подпрыгивать в люке и палить в воздух из пистолета. Даже телохранитель, подстреленный Золотарёвым и подлеченный Лукашевичем, зашевелился на звук, приподнялся и замахал рукой. Однако вертолёт, против ожидания, на посадку не пошёл, а сразу развернулся и скрылся за лесом.
– Намёк понятен, – подытожил Золотарёв. – Пора уходить. Скоро здесь будет не протолкнуться от спецназа.
За минуту все погрузились в машину. Не противились и Бачинскайте с Олбрайт – их посадили в один ряд со Стуколиным, который должен был следить за заложницами. Лукашевич, имевший наибольший опыт вождения различных иномарок, сел за руль. Громов с картой – рядом. А Золотарёв втиснулся в багажное отделение, рядом с разлюбезным «Вулканом». Автомобиль наконец тронулся и вскоре место падения самолёта осталось позади.
* * *
Сначала грунтовыми дорогами добрались до Арёгавы, обогнули городок стороной, потом выехали на трассу Е-271, ведущую, судя по указателям, до самой Клайпеды.
– Через восемьдесят километров поворот на Е-77, – сообщил Громов, шурша картой. – Может доехать до Таураге, потом свернём к Смалининкай. Чёрт! Здесь везде граница идёт по реке Нямунас. Это значит, пересечь её можно только по мостам.
– Прорвёмся, – пообещал Золотарёв из глубины салона. – А зачем, ты думаешь, я пушку взял? Вот шухер будет! – он засмеялся.
– Нет, погоди, здесь есть участок границы между рекой Неман и Шешупе. Как раз под Смалининкай. Но через мост всё равно придётся ехать.
– Выбери какой-нибудь подальше, – попросил Лукашевич, – чтобы с гарантией не было таможенного поста.
– Тогда едем мимо Смалининкай до Юрбаркаса, – тут же отозвался Громов. – Там пересекаем реку и тропинками-тропинками.
– Наши, небось, с той стороны укрепрайон организовали, – подал голос Стуколин.
– Это вряд ли, – сказал Золотарёв. – Не при советской власти живём. Вряд ли у Калининграда есть деньги укрепрайон возводить, да по большом счёту и незачем. Пограничный секрет наверняка какой-нибудь есть, но что нам секрет?
– Если всё пойдёт хорошо, часа через два или три будет на российской территории, – пообещал Громов.
Однако всё пошло совсем не так хорошо, как он надеялся.
Они без каких-либо проблем миновали два поста дорожной полиции. А перед поворотом на магистраль Е-77 заправились на частной бензоколонке. Ангеле, очень мило улыбаясь, предложила воспользоваться её магнитной карточкой для покупки бензина. Золотарёв, которого отправили в кассу, гордо отказался, смерив Бачинскайте подозрительным взглядом. Ангеле спрятала глаза. Наверное, русский пилот догадался, что таким образом она собирается передать весточку своим друзьям: если служба охраны аэроклуба уже взялась за дело, значит, они должны сделать запрос в банк с требованием отслеживать все её покупки.
Золотарёв расплатился на бензоколонке американскими долларами, прикупив ещё и несколько литров минеральной воды, соки, горячие хот-доги с салатиками и холодные бутерброды с рыбой и колбасой. Все с удовольствием закусили, одна только Мадлен Олбрайт отказалась от угощения.
– Вы худеете, сударыня? – с глумливым сочувствием поинтересовался Золотарёв.
– Я не худеть, – ответила Олбрайт. – Я люблю съесть. Но это не еда, это отбросы.
– Элита, значит, – процедил Золотарёв, очевидно недовольный тем, что его щедрость отвергли. – А мы, значит, низший класс. Ну-ну…
– Дело не низший класс, – забормотала Олбрайт, сравнение задело её за живое. – Еда должна быть правильной, а не быстрой. Вы меня понимаете?
– Хорошая идея, – согласился Громов. – В приличном ресторане посидеть бы не помешало, только у нас нет на это времени. Так что зря отказываетесь, госпожа Олбрайт, нам предстоит долгий и трудный путь, и я не могу вам сказать, когда удастся перекусить в следующий раз.
– Тогда я худеть, – заключила Олбрайт, выпятив нижнюю челюсть. – Дайте мне сок.
Что характерно, она сдержала слово, и больше ни разу не потребовала еды, питаясь исключительно соками.
Закончив с обедом, все снова разместились на своих местах, и Лукашевич вывел машину с бензоколонки, свернул на Е-77.
– А хорошо у вас стало, – заявил вдруг Громов, полуобернувшись к Ангеле.
– Где? – не поняла та.
– Вообще, в Литве. Смотрю по сторонам, приглядываюсь – последний раз я здесь в Прибалтике в девяностом был. И теперь вижу: многое изменилось к лучшему. Дороги ухоженные, люди хорошо одеты и улыбаются. И какая-то уверенность, надёжность во всём этом чувствуется… А раньше было не так. Запустение. Вялость. И тягостное затишье, как перед бурей.
– Это в тебе твоё западничество говорит, Костя, – сказал Стуколин. – Дороги, одежда, автомобили – это ведь всё фасад. Что у них внутри, вот в чём вопрос!
– Выяснить это проще простого, – отозвался Громов. – Взгляни, к примеру, на Ангеле. Неужели она тебе совсем не нравится? Неужели во мне только западничество говорит?
Последний вопрос прозвучал столь двусмысленно, что Бачинскайте вспыхнула, но на это никто не обратил внимания.
– Нравится, – подумав, ответил Стуколин. – Даже очень нравится. Но, Костя, мне ли тебе объяснять, что люди – это одно, а общество – это другое? Я знаю и ты знаешь людей, которые прекрасно ведут себя в семье и с друзьями, а как приедут на службу, как сядут в кресло – уроды уродами. Эх, да что там!.. – он огорчённо махнул рукой. – Не думаю, что литовцы – какое-то исключение. Все мы одним мазаны, все в одной стране жили – откуда взяться лучшему? Твой любимый Запад, может, Литве и побольше помогает, потому здесь и выглядит всё почище, но на самом-то деле что происходит? Прибалтийские националисты голову подняли, русских за людей не держат, Гитлера вспомнили, бывших эсэсовцев в ветераны произвели. Что, Ангеле, разве не так? – он наконец взглянул на Бачинскайте.
– Мне это тоже не нравится, – кротко сказала она.
– Вот и весь ответ, Костя, – продолжал Стуколин. – Мы их, видишь, от нацизма спасли, от тотального истребления, а они теперь морду корчат…
– Я не корчу морду… – попыталась оправдаться Ангеле.
– Да нет, я не тебя конкретно обвиняю. Ты хорошая, хотя и дерёшься зря, – он коснулся разбитой давеча брови, на которую заботливый Лукашевич успел налепить пластырь. – Но ты хорошая как отдельный человек! А как член общества ты идёшь вместе со всеми и делаешь то, что делают все. Если ты противница нацизма, должна тогда в колокола бить и в бубны стучать.