– М-да, – сказал Симагин сочувственно. – Партийные тоже плачут.
– Еще как! Ох, что тут вчера было! Я так жалела, что вы не видите… с ваших заоблачных высот на все это посмотреть – живот бы надорвали. Всю наличку, какая есть, сгреб подчистую – и ночным поездом в Москву, в комиссию партконтроля… чтоб ему там как-то приписали эти месяцы, что ли, или наоборот, его назначение переоформили более поздним сроком… я не знаю.
– А деньги-то ему там зачем? – спросил Симагин и тут же сообразил: – Подмасливать, что ли?
Она посмотрела на него даже с некоторым недоверием.
– Ну вы даете, – сказала она. – Конечно! Партконтролю же коммерческая деятельность запрещена, поэтому, скажем, взаимозачетом там ничего не сделать, они только наличку признают… Папка считал тут – человекам шести совать придется! Бумажки одна к одной по пачечкам раскладывает, по числу потенциальных получателей… а с самого пот градом, и на кончике носа капля пота болтается… И деваться некуда, он уже два документа как директор подмахнуть успел, теперь, если что – семь лет с конфискацией, как минимум! Представляете? – И она засмеялась, не испытывая, разумеется, ни малейших опасений. Ведь всевозможные законы – где-то вдали, а они с папой – здесь, в жизни.
– С трудом, – честно ответил Симагин.
– Я тоже. Поэтому дико даже подумать, тем болей сказать – но в доме ни копейки. Это буквально на пару дней, правда. Я в следующий раз расплачусь. Честное комсомольское! Если что – сама у ребят настреляю… стекляшку какую-нибудь заложу… или продам. Да если б не вчера все стряслось, а хотя бы позавчера, я бы уж как-нибудь раскрутилась и вам ни словечка бы не сказала!
– Да Кира же! – рыдающим голосом сказал Симагин. Он видеть не мог, как девочка убивается. – Да не принимайте вы это так близко к сердцу! Я совсем не бедствую!
– Не верю, – твердо сказала она.
– Ну хотите, я вас ссужу?
– Если вы будете так шутить, – ровным голосом предупредила она, – я разревусь.
– Вот только этого не надо. Давайте лучше займемся…
– Сейчас займемся, я… я только закончу. А то второй раз к этому возвращаться у меня смелости не хватит. Я ведь не зря насчет хлеба. Я из остатков былой роскоши сбацала плотнющий и вкуснющий ужин, мы с вами вместе поедим, и я вам еще с собой дам. – Ее щеки и даже шея стали пунцовыми. – И вот только вздумайте отказаться!! Буду с вот таким свертком бежать за вами всю дорогу до дома… кстати, узнаю, где ваш дом… и вопить благим матом: милый, любимый, ненаглядный, ты не доел курочку и трусы забыл. Вы меня еще не знаете. Я женщина без предрассудков, у меня не заскорузнет!
Симагин улыбнулся и чуть покачал головой, глядя на девочку с самой настоящей и ничуть не скрываемой нежностью. Кира сидела напротив него очень прямо и на него глядела прямо-прямо, и ее глаза сверкали, как звезды. Словно у Аси когда-то.
– Не отказывайтесь, Андрей Андреевич, – тихо сказала она. – Не обижайте меня.
– Меньше всего на свете, Кира, – так же тихо ответил Симагин, – я хотел бы вас обидеть.
Она опять облегченно вздохнула и улыбнулась тоже.
– Но вы меня не бойтесь, я не сумасбродка, – заявила она. – Я вас, вообще-то, во всем слушаюсь. С полуслова. Вот вы недели три назад обмолвились, что в моем возрасте обожали фантастику. Так я уж так на эту фантастику набросилась! Если у вас потом время будет, я и об этом хотела бы с вами поговорить. За ужином, например.
– Вы же знаете, что будет, – ответил Симагин.
Тут она вообще расцвела.
Без малого два часа они работали плотно и увлеченно. Умница, с умилением думал Симагин, какая умница… Вот ведь берутся же откуда-то такие в нашей суматошной и мелочной мгле. И сословие не искалечило ее. И нежное, милое личико, и эта фигурка прелестная, которую она показывает мне с такой гордостью, словно собственноручно проектировала ее и вытачивала, – ее не искалечили. Как это говорили китайцы про Тао Юань-мина: в грязи вырос лотос…
– Все, Киронька, баста, – сказал наконец Симагин. – Полный блеск. Старик Симагин вас заметил и в вуз сходить благословил. Когда начинаются вступительные?
– А они уже начались, Андрей Андреевич, – просто-таки сверкая от упоения собой, ответила Кира и принялась складывать бумажки. – Сочинение мы вчера писали.
– Оценки еще нет?
– Нет. Послезавтра, на следующем экзамене, скажут.
– А что за темы нынче пишут, интересно? Вот вы – что писали?
Она смутилась. На секунду спрятала глаза, а потом с деланным оживлением воскликнула:
– Ну что? Ближе к камбузу?
Не получилось у нее замять вопрос для ясности. Симагин удивился:
– Кира, темы экзаменационных сочинений теперь секретные, что ли?
– Да не секретные… – Она поняла, что отвертеться не удастся, и с безнадежностью в голосе призналась: – Дурацкие просто. Срамиться перед вами неохота. Первая, конечно, посвящена близящейся славной годовщине. "Историческое значение ГКЧП и ее победы над деструктивными силами".
– Ну, это понятно, – сказал Симагин. – Вам еще повезло, Кира. В мое время все подобные события имели не просто историческое, а всемирноисторическое значение.
– Кишка у них теперь тонка на всемирное, – презрительно сказала Кира. – Потом, значит, "Образ Юрия Владимировича Андропова в публицистике последних лет". Ну, и собственно литература: "Поднятая целина" и "Петр Первый".
– Да, выбор богатейший, – сказал Симагин. – Можно сказать, на любой вкус. И что вы писали, если не секрет?
Она покраснела так, что глаза заблестели проступившей влагой. Едва слышно ответила:
– Андропова…
– Как интересно! – восхитился Симагин. Он откинулся на спинку стула и даже пальцы сцепил на животе. – Расскажите мне, пожалуйста, каков его образ в публицистике последних лет. Я совсем не знаю.
– Ну, – избегая смотреть на Симагина и оттого бегая глазами по полу, по потолку, по стенам, начала Кира., – что он уже тогда все понимал и начал было укреплять страну, как теперь Крючков… но те, которые замышляли перестройку, его вроде бы отравили… Ой, да перестаньте вы меня казнить! – не выдержала она. – Не станете же вы меня расспрашивать, как я в сортире сидела, когда у меня желудок расстроился. Сколько раз бегала да как кряхтела… А тут, извините, точно такой же физиологический акт. Надо было пойти и опростаться. Я и пошла.
Смеясь, Симагин поднял руки, как фриц под Сталинградом:
– Все, Киронька, все! Больше не буду! Ваше несравненное и изысканное красноречие меня полностью убедило и даже пристыдило. Простите бестактного дурака.
– А у вас было сочинение, когда вы поступали? – вдруг спросила Кира.
– Дай Бог памяти… было, кажется, – ответил Симагин.
– А что вы писали?
Симагин оттопырил нижнюю губу.