– А нам тогда это казалось естественным, – сказал Симагин.
– Вы что же, святым духом питаться собирались? Симагин улыбнулся:
– Похоже, что да. Да, Кира. Именно.
Ее лицо стало суровым. Она хотела что-то еще сказать, но Симагин взмолился:
– Теперь уж вы перестаньте меня казнить! Вы же не будете меня расспрашивать, как я в сортире сидел, когда у меня желудок расстроился!
Она ошеломленно шевельнула губами, не издав ни единого звука, а потом обезоруженно засмеялась.
– Мы же коммунизма вот-вот ждали, Киронька! А при коммунизме денег вообще не полагалось бы! Только для музеев!
Она покачала головой, все еще улыбаясь, но уже не смеясь.
– Хотела бы я так пожить… – задумчиво проговорила она. – Не знаю, смогла бы… Не знаю даже, понравилось бы мне или нет. Но попробовать очень бы хотела. Андрей Андреевич, через пять лет, когда я кончу институт… вы к тому времени, наверное, уже разглядите, что я вся неплохая, а не только ножки. Возьмите меня к себе. Вы же, наверное, и сами в каком-нибудь НИИЧАВО работаете?
– Нет, Кира.
– Правда? А почему?
Симагин секунду помолчал, подбирая слова.
– В этой книге нет еще некоторых очень существенных слов, – сказал он. – Слов "куратор от комитета госбезопасности" нет, слов "первый отдел", слов "оборонные исследования"… Слова "переворот" там нет…
Кира что-то хотела сказать, но только шевельнула губами. Сжала их, опустила глаза. Потом вскинула – и снова опустила. Потом снова вскинула. Какие у нее прекрасные глаза, в сотый раз подумал Симагин. Кира потянулась к нему через стол и, едва доставая кончиками пальцев до одного из блюд, с которого Симагин еще ничего не взял, подтолкнула его к Симагину.
– Милый, любимый, – тихо сказала она, – ты курочку не доел.
– Да, солнышко, – сказал Симагин жизнерадостно. Она вздрогнула. – Ты права, солнышко. Хватит мне болтать, пора и мужским делом заняться. Мяса съесть.
– Вот это правильное решение! – воскликнула Кира. – Вы ешьте, а я вам вот что еще пока скажу. Я вас там нашла.
– Где? – спросил Симагин, жуя.
– В НИИЧАВО.
– Ну да?! Небось Привалов?
– Ничего подобного. Этого одноклеточного я бы нипочем кормить не стала. И никуда бы с собой не позвала. Сдался он мне. Знаете, вы кто? – Она улыбнулась, в то же время явно пытаясь вспомнить все в точности уж хотя бы на этот раз. – Саваоф Баалович Один, – старательно выговорила она. – Помните? Самый могучий из магов. Собственно, всемогущий – но только с условием, чтобы ни одно из его чудес не повредило ни единому живому существу во Вселенной. А такого чуда даже он представить не мог – и устранился. Вот уж точно, баба сердцем видит. Я это сразу про вас почувствовала – а теперь вы как сказали про кураторов, так все и подтвердили.
Симагин, не торопясь, проглотил вкуснятину. Поразмыслил и, глядя девочке в лицо, заговорил:
– Никто всемогущим условий не ставит.
Любопытная девчонка сразу включилась в игру. Она думала, это игра.
– Что же вам мешает, Саваоф Баалович?
Симагин еще помолчал, потом усмехнулся немного неловко.
– Кира, я вам страшную тайну открою. Никто ее не знает. Только я. А теперь будете знать еще и вы. Хотите?
– Да! – завороженно выдохнула Кира.
– Но только…
– Да пусть хоть на кусочки режут! Ни слова никому!
– Хорошо. Представьте себе, что вы видите тонущего человека. Вы хорошая, добрая и умелая. Вы его спасаете.
– Раз плюнуть, – азартно согласилась Кира.
– Приводите его домой, чтобы он отдохнул и обсох. Он соблазняется вашими драгоценностями и, когда вас нет, убивает ваших престарелых родителей, вашего малолетнего ребенка, тырит камушки и скрывается.
– Сучонок какой!
– Хорошо, пусть не сучонок. Пусть чуть сложнее. Просто он болен чумой. И сам еще не знает этого. Но уже заразен. Отдохнул, обсох, поел – и с благодарностями удалился, искреннейшим образом собираясь всю жизнь за вас Бога молить. И через неделю умер. Сам того не ведая, он заразил ваших родителей и вашего ребенка. Предвидеть это было невозможно никоим образам. Но то, что чуму принес он, вы впоследствии узнали. Вы добрая, сильная духом. И все-таки, поплакав ва могилке своего младенца, повспоминав, как тащили, надрываясь, незнакомца из потока, как радовались и гордились, что спасли его, вы надолго утратите всякий интерес к жизни, и к добрым делам в особенности. Не злоба, не подлость будут вами руководить, не корысть. К этому вы все равно не способны, вы хорошая. Но от дикой апатии вам не уйти. От желания скрыться от всех и ничего не делать. Вам просто руки не поднять, так больно и тошно. Мускулатура у вас прекрасная, отменная реакция, прекрасные легкие. Но вам рукой не пошевелить. Понимаете?
Глаза Киры от ужаса стали совсем громадными.
– Кажется, понимаю… – проговорила она.
– Причем чем крепче ваша мускулатура, тем разительнее контраст между тем, что вы, абстрактно говоря, могли бы с ее помощью творить, и тем бессилием, которое возникло на самом деле. Понимаете?
– Да, – она несколько раз кивнула. – Да, Андрей Андреевич, теперь понимаю.
– Теперь представьте, что вы могучая волшебница. Добрая. Королева фей. Об этом, по-моему, ни в одной сказке не задумывались – ну, да на то они и сказки, чтобы не ставить таких ужасающе реальных проблем. В городе начался пожар. Пламя перекидывается от дома к дому, вот уже четверть огорода в огне… Вы не выдерживаете и гасите пожар.
– Естественно.
– Вот именно. Абсолютно естественно. Вы не в состоянии, просто физически не в состоянии видеть, как гибнут люди. Люди, которых вы считаете плохими – и люди, которых вы считаете хорошими. И люди, которым от роду пять месяцев, и пять лет, и пять дней… Не спасти их вы не можете. У вас и выбора-то нет. Но через годы и годы выясняется, что среди спасенных детей был Гитлер. Предвидеть это вы не могли никоим образом, несмотря на все свое могущество. Но потом вам не отделаться от чувства вины за все, что Гитлер натворил. Ведь вы его спасли. Вы спасли, кроме того, двести шестьдесят восемь человек. Вот какая вы замечательная. Но погубили вы, так вы чувствуете, пятьдесят миллионов. Каково будет вам дальше жить и творить добро?
– Да я этого Гитлера придушу, как только выяснится, кто он такой!
– Да? Хорошо. Это уже ваш сознательный, целенаправленный поступок. Его последствия – целиком на вашей совести. Фашизм в Германии не победил, не возникла эмиграция интеллектуалов из Европы. Война не началась. США остались мировым захолустьем, просторным, богатым, но замкнутым и квелым. Каким были в тридцать девятом году. Никакой атомной бомбы они не сделали. Ее сделал Сталин в пятьдесят первом. Рассказывать, что было дальше?