– Вот тебе и путь чист, – выбравшись на берег, усмехнулся Раничев. – Какое там чист – одни камни! Байдарка – и та б не прошла.
Взошедшее солнце золотило верхушки елей да крытые старой соломой крыши села Хлябкое, блестело в болотных лужицах у дороги, что вела мимо села к боярской усадьбе, лучистыми зайчиками засверкало в реке, узкой, густо заросшей по берегам ракитой и вербой. Там же, у реки, в виду деревни, сидели в кустах волчьей ягоды четверо: трое молодых парней и один постарше – с рыжеватой косой бороденкой. Ждали. Видно – долгонько уже, парни то и дело вопросительно поглядывали на старшего. Тот хмуро отмалчивался, напряженно вглядываясь в болотную хмарь.
– Может, в болотине сгинули? – сам себя тихонько спросил он.
– Могли, ежели чужие, – услыхав, утвердительно кивнул один из парней, поправив на плече колчан со стрелами. – Могли… Может, зазря ждем, а, дядько Никита?
– Я те дам, зазря! – рассердился кособородый. – Сиди уж.
– Так я и сижу. Чего еще делать-то?
Так они и просидели, почти до обеда. А к обеду, когда жаркое солнце уже вовсю пекло плечи, на болотной дорожке показались нахлестывающие коней всадники, вооруженные копьями и мечами. Время от времени они останавливались, обшаривали кусты и, ругаясь, ехали дальше, взбивая копытами коней клубы серой дорожной пыли.
– А ну – все из кустов, – обернувшись, цыкнул на парней кособородый Никита. – Ежель что – только что с деревни выехавши, да смотрите у меня…
– Не подведем, дядько Никита, ты ведь нас знаешь.
– Вот потому-то и предупреждаю.
Парни и кособородый выбрались из кустов на дорогу как раз вовремя – отряд всадников как раз закончил проверять ближайшую рощицу и сейчас направлялся в их сторону. Было видно, как скакавший впереди придержал лошадь и указал рукой на парней. Остальные вмиг повытаскивали луки.
– Ждите, – крикнул парням Никита и, забросив подальше в кусты короткое копье-сулицу, быстро пошел навстречу всадникам.
– Не стреляйте! – Он замахал руками. – То я, Никитка Хват, верный холоп собакинский.
Один из всадников придержал коня:
– И впрямь, Никита… Ты чего тут?
– Да все делами хозяйскими, – подойдя ближе, уклончиво ответил Никита, внимательно осматривая воинов. Копья, луки со стрелами, татарские сабли. Ни кольчуг, ни шлемов, ни щитов – не на брань ехали, на ловитву. Быстро, однако. Значит, остальные-то деревни еще поутру обшарили, не думали, что беглецы в болотину сунутся – на то и расчет был…
– А мы с утра по всем деревням носимся, – подтвердил передний воин. – С поруба-то два татя сбежали, третий – отравлен. Ктой-то баклагу отравленную в погреб подкинул, он, вишь, и выпил.
– А те двое?
– А те, видно, не пили. Да мы и не ведаем толком – молодший хозяин сразу погоню выслал. Сказано – все деревни проверить, окромя Хлябкого, чего зря в болотину лезть?
Услыхав последние слова, Хват прищурился:
– Ну так чего вы полезли?
– Да боязно с пустыми руками возвращаться, – честно признался воин. – Колбята Собинич осерчал сильно, гневается. Вот мы и подумали, а вдруг тати тут?
– В болотине утопли тати. – Никита Хват скривил губы. – Некуда им больше деться.
– Вот и я говорю, что некуда, – обрадованно закивал воин. – Ты уж, Никитушка, замолви словцо, ежели что, перед молодшим хозяином.
– Пред Аксеном – замолвлю, – хмуро сдвинув брови, пообещал Хват. – Так ведь еще и старый есть. Гневается, говорите?
– Орет! Аж охрип весь, как бы удар не сделался. Аксен-то Колбятыч, сказывал, беглецов в полон не брать, стрелять, собак, сразу, а старый-то, Колбята, вишь, по-своему приказал – ловите, грит, обязательно да потом огнем пытать. Ты-то в Хлябком не встречал ли кого?
– Не, не встречал. Заворачивайте обратно, да и азм, грешный, с вами поеду.
Посовещавшись, воины развернулись и неспешно поскакали обратно. В спины им ярко светило солнце, и…
То ли вечер, то ли утро, —
Не пойму.
Мне сегодня очень трудно
Одному.
Гарольд Регистан
…трепетные лучи его падали сквозь раскидистые ветви лип теплым зелено-золотым ливнем. Иван и Ефим Гудок спали в малиннике, прямо под кустами, нарочно выбрали погуще – так просто, мало ли – медведя да грибников-ягодников в травне-то месяце страшиться рановато. Устали за ночь, умаялись, шутка ли – сначала бегом на карачках, опосля – вообще черт-те как, верхом на деревине, потом берегом, лесом, все на север, в той стороне, где мох у деревьев, так по мху и ориентировались, а уж на севере, как заявил Ефим, – Угрюмов.
– Чем по лесу чесать, лучше на шоссе бы вышли, – заметил было Раничев, да скоморох его не слушал – усвистал уже в лесную чащобу, да так, что Иван еле догнал его, а догнав, не в силах был и слова молвить – до того устал, аки пес, да плечо еще, зараза, саднило. Если б не перевязали его в скиту, навряд ли и убег бы. Места кругом тянулись дикие – то болота, то какие-то заросшие кустами ручьи, то урочища – такие, что и неба-то не видать и идти приходилось согнувшись, так хоть что-то видно было меж стволами угрюмых густорастущих елей, до черта их тут было, потому и город назван был – Угрюмов. Нехорошее дерево ель – темное, скрытное, не то что прямые, рвущиеся к небу сосны – радостные, светлые, праздничные. Правда, бывают они и кривыми, но только те, что по отдельности от других растут единоличниками на полянах. Сосна – приятное дерево, сосновые боры всегда Раничеву нравились – и чистота, и свежесть, и дышится привольно. Ну береза – еще ничего, осина там или вот – липа. Тоже неплохое дерево – и красивое, и для поделок разных пригодное – древесина прочная, мягкая, бери да вырезай чего-нибудь либо из лыка корзинки плети с баклагами. Под липами и решили остановиться, привал сделать, как выразился Иван – дневку. Напились из журчащего рядом, в овражке, ручья студеной водицы – заломило зубы – да повалились прямо в траву у малинника, сразу же и уснули оба – умаялись. Первым проснулся Раничев, сдул со щеки деловито ползущего муравья, глянул вокруг – красота-то какая! Красотища. Трава-мурава зеленая, цветы-одуванчики – желтые, лучи солнечные сквозь липы – и те тоже зеленовато-желтые, мягкие, как шерсть у кошки. Ветерок ласково веял, в кустах пели птицы, наверное жаворонки, а скорее – малиновки, ведь малинник кругом.
Малиновки заслыша голосок… —
подложив под голову руки, вполголоса напел Раничев, эх, гитару б сейчас да разложить на два голоса «Июльское утро» старинной, никому из молодежи не ведомой группы «Юрай Хип», песня прекрасная, как раз для такого денька, хотя и не утро вовсе, и не июль – май не закончился… А интересно, какое число сегодня?
– Спроси чего полегче, – посоветовал проснувшийся Ефим. Уселся на корточки, потянулся. Иван тут только и разглядел его как следует, раньше-то все не до того было – то темень в погребе, то туман, то ветки, да и – честно сказать – некогда. Оказался Ефим Гудок обычным мужиком, каких много, ростом пониже Ивана, среднего, волосы и борода светлые, не чистый блондин правда, так, светло-русый. Глаза тоже не оригинальные – серые, черты лица приятные, но, в общем-то, не запоминающиеся, обычные, ну борода, конечно, какой-то шарм придавала – это Раничев по себе точно знал – да и волосы длинные, узким ремешочком связанные, этакий сорокалетний олдовый хиппи, такому непременно должны «Шокинг Блю» нравиться, ну или какие-нибудь там «Мамаз Энд Папаз». А вот и спросить, для беседы: