— Поня-атно! — ласково протянул писарь. — Меня, между прочим, Софроном кличут. Так тебе, значит, прошеньице? Посейчас враз сообразим. Да ты не журись, дорого не возьму.
— Не, не, — Ратников помотал головой. — Мне не то чтобы прошеньице… мне бы много…
— Как это много? — не понял Софрон.
— Так ведь говорю — в деревне дела разные… а грамотеев нет. Ехать куда — далече, не наездишься. Ты б мне изобразил, как писать… к примеру — на одной грамотце — «Прошение в суд», на другой — «О меже», на третьей — «О холопах»…
— А-а-а! — догадался писец. — Вон ты о чем… Что ж… сделаем. Тебе как, по-дорогому писать?
— Нет, конечно.
— Тогда на берестице… Денег-то у тебя сколь?
— Три серебряхи немецкие.
— Ладно, так и быть… на две напишем!
Пока Софрон писал на бересте образцы, старательно выкарябывая острым металлическим писалом буквы, хитрый Ратников, пользуясь моментом, расспрашивал обо всех писарских хитростях. Софрон отвечал охотно:
— Чернила, это брат, только кажется, что просто. На торгу продают, да смотреть надо в оба — живо подсунут слишком жидкие или, наоборот, такие, что и зубами не раскусишь. Плотными они должны быть, да, чернила-от, густыми, а на цвет смотреть не надобно — коричневые они там или бурые. Хочешь почернее — так добавь сажи. Еще краски есть — киноварь, охра да прочие — но то для прошений не надобно. Перья? Конечно, только гусиные, вороньи или там, куриные — только курам и на смех. Писала для берестин лучше железные брать, костяные, хоть и удобней, да ломаются быстро, зато железные — тупятся. Где взять? Опять же, на рынке. А берестины особо подбирать нужно…
— Слышь, друже Софрон, — под конец попросил хитрый Ратников. — Ты мне еще азбуку изобрази. Вот, на отдельной грамотке.
— Азбуку? — писарь почмокал губами. — Что ж, изволь…
Выцарапанные, вернее, выдавленные, на берестине буквы мало напоминали приятное в летописях письмо — устав — не очень-то удобно было выводить писалом. А по Мише, так оно и лучше — незатейливей.
Еще со студенческих времен, сдав зачет по палеографии, он четко представлял, как именно писали в тринадцатом веке. Прежний тяжеловесный начерк — устав — уже отходил, сменялся более быстрым стилем, так называемым «поздним уставом». Буквы становились более вытянутыми, скошенными вправо, увеличивается нижняя половина некоторых буквиц, типа «И», «В» и прочих… Вот они все — их начертание — в старательно изображенной писцом «Азбуке». А вот и образцы — «О краже», «О меже», «О закупе»…
Отлично!
Аккуратно сложив грамотцы в наплечную суму, Ратников радостно потер руки. Теперь можно было не думать о хлебе насущном! Правда, для того еще нужно было кое-что предпринять…
На следующее утро Михаил прошелся по всем, как он выражался — «заведениям общепита» — корчмам и постоялым дворам. Везде примечал — не занято ли местечко, не сидит ли уже где-нибудь в уголке писарь. И ближе к вечеру отыскал таки кое-что подходящее — постоялый двор у южных ворот, недалеко от реки Великой. Двор был так себе, можно даже сказать — захудалый. Вытянутая в длину изба, с пристроенными к ней летними сенями и кухней, крытые соломой крыши, небольшая конюшня для гостей, рядом, в снегу — зеленовато-желтые кучи навоза.
Местечко сие, похоже, пользовалось успехом у самых невзыскательных путников — окрестных крестьян-смердов, периодически приезжавших на ярмарки либо с данью за пожилое. Да, еще частенько привозили рыбу, и даже из относительно дальних мест, благо — зима, товар в пути не портился.
Быстро сговорившись с хозяином — на редкость угрюмым, но, как оказалось, вполне понятливым типом — Ратников тут же и остался на ночь, а с утра скромненько уселся в углу, разложив перед собой все необходимые причиндалы — берестицы, писала, перья с чернильницей из яшмы, вчера прикупленной на последние деньги вместе с двумя листами пергамента. Не для письма — для солидности больше.
В ожидании клиентов, новоявленный писарь потихоньку потягивал квасок, сам с собой рассуждая об ушлом хозяине дворища, запросившего сразу половину всего будущего Мишиного заработка, но, в конце концов, согласившегося на треть. Наверное, истово поторговавшись, можно было бы сбавить сей грабительский процент и до четверти, а то и до пятой части, но Ратникову было лень торговаться, к тому же за эту треть он выпросил себе ночлег и стол по принципу «все включено».
И вот теперь сидел, думал. О жительстве и еде, таким образом, вопрос был снят, и дело теперь оставалось за малым — найти парней. Что найдет — Ратников ни капельки не сомневался, если, конечно, ребята в Пскове. Ну, а куда ж им еще пойти-то? Если они всерьез намеревались искать Мишу — а дело, несомненно, обстояло именно так. И конечно же перед ними так же встал тот же самый вопрос, который только что удачно разрешил Ратников — где жить и что кушать? Что вообще парни умели делать? Эгберт — ученик стеклодува. Могли в чью-нибудь мастерскую пойти? Вполне. В обычные, те, что на виду, Михаил наведался еще позавчера, правда, безрезультатно. Но ведь были еще мастерские боярские… Орденские, в конце концов… Нет, туда б они, наверное, не сунулись, хотя… Кто их сейчас будет искать-то? Времени-то сколько прошло? Печатных станков еще нет, плакаты с их физиономиями и надписями «Розыск» по городу не висят, чего бояться, спрашивается? Только какой-нибудь чисто случайной встречи, от которой, увы, не застрахован никто.
Так, стеклодувы… Что еще? Что, к примеру, умеет Максик? Как и любой средний подросток, в общем-то — ничего. Языком болтать только… Болтать. Он ведь немецкий знает, и неплохо… да и здесь поднаторел. Почему б не пойти в толмачи? Кстати — обоим. А где в Пскове нужны толмачи? Да везде! Псков ведь сейчас под Орденом! Впрочем, и так — пограничный город, иностранцев полно, в основном, конечно, немцев, в смысле — из германских вольных городов и княжеств.
Та-ак… Хорошо бы это «везде», так сказать, поточней обозначить. Локализовать. К примеру, пристань — да, там можно — нужно даже — поспрошать. Еще где? Крупные постоялые дворы, купеческие объединения…
— Здоров, мил человек! Жалобы пишешь?
Какой-то кривоносый мужик в нагольном полушубке из лисьих шкур, присев рядом на лавку, пристально посмотрел на Ратникова.
— Пишу, — кивнул тот. — По какому вопросу жалоба?
— По важному, — кривоносый усмехнулся и, отдуваясь от жары — в гостевой горнице было жарко натоплено, — распахнул полушубок. Блеснула на груди золотая цепь… смотри-ка! А ходит во всякой рванине! Пестряди домотканой порты, штопаные онучи да постолы драные! Однако… А цепь-то толстенная!
— Ну, — Ратников улыбнулся. — На чем писать будем и кому? Есть берестица и пергамент.
— На пергаменте, — не стал жмотиться мужик. — Судиям посадским.
— Угу, — солидно кивнув, Ратников положил перед собою на стол лист пергамента — ха! пригодился таки! И в первый же день! — и, обмакнув в чернильницу гусиное перышко, вывел «поздним уставом»: