«Ему нанесли обиду; горькую, непоправимую обиду», – подумала Гизела и впервые испытала к нему жалость, а не страх.
Она взглянула на замок, возвышавшийся на их пути. Красивый, величественный, внушающий благоговение, но для ребенка этот дом мог стать очень страшным местом. Гизела не забыла ночи, наступившие после смерти матери, когда маленькая девочка плакала одна в своей спальне, пугалась теней, скрипов, доносившихся из коридора, и привидений, поджидающих ее, как она воображала, в темных уголках. Наверное, всех детей окружают выдуманные опасности, укрыться от которых можно только в руках матери, дарящих покой и утешение.
Они дошли до замка, лорд Куэнби не проронил ни слова по дороге. Только когда Гизела ступила своей маленькой ножкой на первую ступеньку лестницы, ведущей к огромной входной двери, он тихо произнес:
– Благодарю вас, мадам, за то, что высоко оценили моих лошадей. Я уверен, они в глубине души польщены так же, как и я.
Гизела с улыбкой повернулась к нему.
– Неужели тот, кто разбирается в лошадях, может не восхититься ими? – спросила она.
Он рассмеялся, встретившись с ней взглядом.
– Вы обвиняете меня в том, что я горжусь своей собственностью. Я действительно горжусь ею.
– И по праву, – сказала Гизела. – Этот замок тоже достоин того, чтобы им гордиться.
– В нем часто чувствуешь себя очень одиноким, – сказал он, – а на конюшне – никогда.
Такое признание удивило Гизелу. Она не подозревала, что лорд Куэнби может признаться в какой-нибудь человеческой слабости, хотя и сейчас он не жаловался, а просто утверждал очевидный факт.
Поднимаясь к себе, чтобы вымыть руки перед ленчем, она с удивлением размышляла, почему он до сих пор не женат. Он обладатель большого состояния и привлекательной внешности, хотя и чересчур надменной. У него есть власть, положение в обществе, наконец, лошади, за право владеть которыми любая наездница продала бы душу. И о чем только думают местные молодые дамы?
Тут Гизела вспомнила, как мачеха подцепила на крючок отца, и при мысли о том, что ожидало ее в понедельник, улыбка исчезла у нее с лица и свет потух в глазах. Как прекрасно было почувствовать себя свободной от леди Харриет, забыть на время об изнурительной работе, ожидавшей ее дома, не думать о брани и ударах, оскорблениях и унижении, которые были ее уделом. Только теперь, вдали от дома, она ощутила, до чего невыносима такая жизнь. И как бы ни была сложна теперешняя ее задача, какие бы страхи она ни испытывала, ее все равно не покидало радостное ощущение свободы.
Впервые она была сама себе хозяйкой и, больше того, радостно сознавала, что перестала быть неряхой в поношенной одежде и стоптанных туфлях. Пускай все ее наряды одолжены на время, сейчас она чувствовала себя личностью, женщиной, которая может гордиться своей внешностью, может говорить с мужчиной как равная.
Она взглянула на себя в зеркало. Неужели на нее смотрела Гизела Мазгрейв? От унылой простушки с вечно красными от слез глазами не осталось и следа. Зеркало отражало сияющую блестящую императрицу Австрии.
Фанни причесала ее по-новому, а Мария помогла надеть другое платье – из мягкого серого атласа, отделанное шиншилловым мехом. Этот наряд подчеркнул белоснежность кожи и огненный оттенок волос, ее красота засияла, словно жемчужина на бархате.
Переодевшись, Гизела спустилась вниз. После утренней прогулки она проголодалась, но не осмелилась отдать должное затейливым блюдам, расставленным перед ней, зная, что императрица ест очень умеренно.
– Вы хотите сейчас отдохнуть, мадам? – спросил лорд Куэнби, когда унесли десерт и подали кофе.
– Нет, я совсем не устала, – ответила Гизела.
– Я думал, все женщины любят отдыхать днем, чтобы вечером быть красивыми, – цинично усмехнулся он.
– Это такая трата времени, – просто сказала Гизела.
– Я бы хотел прокатить вас в своей упряжке цугом, – предложил он. – На аукционе «Таттерсоллз» [6] я недавно приобрел нескольких лошадей с отличным ходом. Вам не покажется скучным опробовать их?
– С большим удовольствием, – горячо откликнулась Гизела.
Они до вечера носились по узким тропкам, вовсю погоняя лошадей, когда попадали на главную дорогу, и проделали очень большой путь. Дул резкий ветер, но Гизела была хорошо укутана. Лорд Куэнби распорядился, чтобы Гизеле принесли меховые накидки и грелку для ног, и хотя ее щеки пылали от ветра, ей совсем не было холодно.
Лорд Куэнби управлял лошадьми точными, умелыми движениями опытного ездока. Гизеле хотелось попросить ненадолго вожжи, но она не осмелилась, а он не предложил ей место возничего. Они катили мимо маленьких деревушек и поселков, любуясь чудесными пейзажами вдалеке, и разговаривали довольно отрывочно, главным образом о лошадях.
Вернувшись в замок Хок, Гизела подумала, что день прошел тихо и спокойно. Ей раньше никогда не доводилось проводить по нескольку часов в обществе мужчины, и тем не менее они дались ей легко.
К чаю она вышла в изысканном платье из шифона и кружев, которое, по утверждению Марии, было одним из любимых платьев императрицы. Бледно-лиловое, с большим букетом нежных фиалок у талии.
Шторы в гостиной были опущены, мягкий свет от свечей струился по полированной поверхности мебели, придававшей комнате официальный вид. Перед огнем уже уютно устроились собаки, а чайный столик был весь уставлен серебряными блюдами со всевозможными вкусными вещами.
– Мне понравился сегодняшний день, – не подумав, произнесла Гизела, наливая чай.
– Мне тоже, мадам, – согласился с ней лорд Куэнби. – Я ожидал совсем другого.
– Чего же вы ожидали? – заинтересовалась Гизела.
– Наверное, мне следует сказать, что вы оказались совсем другой. Я и сам точно не знал, как все обернется. Но, конечно, не так, как случилось. Я думал исключительно о том, как высказать вам все, а не о том, что произойдет потом. И только ранним утром я понял, что вы можете уехать после нанесенного вам оскорбления.
Впервые за весь день он упомянул о разговоре, состоявшемся накануне вечером. Гизела промолчала, и он решил продолжить:
– Давайте забудем, все забудем! Когда-нибудь, возможно, вы удостоите меня чести, рассказав, что произошло. А пока вы можете выбросить из памяти все, что случилось вчера вечером?
– Я постараюсь, – ответила Гизела.
– У меня не было никакого права говорить то, что я сказал. Теперь я вижу, какой непростительной дерзостью с моей стороны это выглядело. Я до сих пор поражен вашим терпением: вы не вышли из комнаты, как только я начал говорить, и не приказали заложить карету, чтобы немедленно уехать домой. Вы очень великодушны, ваше величество.
– Я здесь инкогнито.
Гизела сама не поняла, почему так сказала. Просто у нее возник какой-то внутренний протест, когда к ней обратились так, словно она и в самом деле принадлежала к королевской династии.