Как долго длился поцелуй – она не знала. Мир вокруг нее перестал существовать, все исчезло, она была в его руках, полностью, без остатка, в его власти, а остальное не имело значения. А когда наконец он отстранился, она смогла только пробормотать что-то невнятное и спрятать лицо у него на плече.
– Дорогая моя! Любимая! Сердце мое и жизнь моя! – бормотал он. – Я мечтал об этом, хотел этого всю свою жизнь, сам того не подозревая.
Он наклонился к ней и осыпал поцелуями ее плечо, нежную шею, щеку, которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.
– Я люблю тебя, – прошептал он. – Я люблю тебя. Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя!
Гизела хотела очнуться от наваждения и подумать, как ей теперь быть, хотела попытаться внушить себе, что поступает неправильно, что ей следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в его объятиях, чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом радости, которую нельзя было выразить никакими словами.
Его пальцы коснулись ее волос, и она поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом он стал вынимать шпильки, рассыпав их по полу, распуская блестящие локоны, которые Фанни укладывала с таким старанием. Когда мягкие, шелковые пряди волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать.
– Нет… нет… – пролепетала она. – Вы не должны. Пожалуйста… прошу вас… отпустите меня.
Но он только торжествующе рассмеялся, и когда последняя шпилька была вынута, волосы водопадом хлынули вниз, окутав ее медным облаком изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф с низким декольте и опустились гораздо ниже талии, вспыхивая и струясь, как живые, в свете свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу в своих руках, и залюбовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом, и ее длинные ресницы трепетали над зардевшимися щеками.
– Ты восхитительна! – воскликнул он, и в его голосе прозвучали восторженные нотки. – Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна!
Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал с благоговением. А потом, прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли ее. На этот раз поцелуи были жадные и властные, более страстные, чем в первый раз, от нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя. И опять она оказалась беспомощной под его напором, снова почувствовала, что дрожит и трепещет, словно какой-то инструмент, которому полагается вибрировать от руки хозяина.
Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван. Ее голова оказалась на серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них до пола. Он сел рядом, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее рта, потом глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.
– Ты похожа на водяную нимфу, – пробормотал он, и Гизела, вздрогнув, вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.
Как странно, что они думают одинаково, что их умы созвучны, даже когда кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!
– Водяная нимфа! – повторил он. – Хотя теперь, дорогая, от тебя не веет прежним холодом.
Он стал искать ее губы, и они с готовностью раскрылись от его поцелуя навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу, касаясь ее груди, целуя все более страстно и необузданно.
– Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! – воскликнул он.
Только теперь Гизела очнулась и поняла, какая опасность ее ожидает, опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся в душе, восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, – все это было западней, из которой она должна выбраться любой ценой.
Его поцелуи одурманили своей пылкостью, слова любви, произнесенные невнятным шепотом, убаюкали разум, так что ей трудно было понять, что осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день, а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо холодной водой, она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он говорил о любви, а императрице Австрии.
Ответный поцелуй принадлежал другой женщине. Она была не более чем актрисой, двойником и не имела никакого права на чувства, меньше всего – на любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности подвергается. Страсть лорда Куэнби была уже почти неуправляемой. С каждой секундой его поцелуи становились все более жаркими и неистовыми. Гизеле понадобилась большая решительность, чтобы отстраниться от него.
– Отпустите меня, – услышала она свое бормотание.
Но он, казалось, ее не слышал.
– Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя! Ты – моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!
Он спустил ее платье с одного плеча. Она услышала, как мягкая ткань рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.
– Нет! Нет! – закричала Гизела. – Прошу вас, оставьте меня.
Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела вскочила с дивана и метнулась в другой конец комнаты. Ее волосы растрепались, платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным жестом, прикрыла пальцами грудь и гордо откинула назад голову, как бы в знак презрения.
Гизела поняла по его лицу, что он крайне изумлен. Лорд Куэнби медленно встал с колен и произнес:
– Почему ты испугалась? Что я сделал? Что сказал? Чем так тебя расстроил?
И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было в его голосе прежней страсти и яростного напора, ее ответ прозвучал как полная неожиданность для нее самой. Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела бросилась к дверям, все еще придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.
– Вы все равно не поймете, – всхлипнула она. – Вы все равно не поймете.
Мгновенно взлетев по лестнице, она укрылась в спальне, захлопнув за собой дверь и заперев на замок. Хотя она прекрасно знала, что он не станет ее преследовать. Он остался недвижим там, где и был, с выражением полного недоумения в темных глазах.
С минуту она могла только стоять, прислонившись к двери, стараясь отдышаться и побороть бурные рыдания. Потом она прошла к камину и опустилась на ковер, склонив голову. Она долго проплакала, когда поняла, что не имеет права побыть одной даже в горестные минуты. Мария и Фанни до сих пор не легли и ждут, чтобы приготовить ее ко сну. Неслыханное дело, если императрица Австрии сама разденется. Она должна их вызвать. Должна выдержать весь фарс, прикинувшись, что провела чудесный вечер.
Гизела с усилием поднялась, выскользнула из платья, положила его на стул и надела голубой бархатный халат, отделанный горностаем. Затем она щелкнула замком, дернула шнур колокольчика и, усевшись за туалетный столик, принялась расчесывать волосы щеткой.