– В Ферапонтову обитель идем, к отцу Феофану. Отроки постриг принять хотят.
– Ах вот оно что… Погодите, ужо доложу боярину.
Стражник спустился с башни. Через некоторое время, заскрипев, гостеприимно распахнулись ворота. Выл ветер, кружил на дороге поземку.
– Ну вот, кажется, и все, – прячась в лесу, посмотрел на вотчину Раничев. – Клюнули, Афанасий! Клюнули.
– Ну, дай-то Бог, – расстрига размашисто перекрестился. – Пожалуй, поедем?
– Поедем.
Заржали привязанные к деревьям кони.
Следующий день неожиданно выдался солнечным, светлым, почти что весенним. Впрочем, до весны-то совсем немного осталось. Оно конечно, будут еще и морозы, и злые метели, и грязь, и распутица, и снова зимняя стужа, однако все больше повеет теплом, стает снег и на черное от прилетевших грачей поле выйдут пахари-смерды, попробуют пальцами сырую матушку-землю – не пора ль сеять? Похоже, пора… Ну, до той поры еще дожить надобно.
Иван выждал три дня – именно столько давалось Лукьяну, чтоб, если Аксен Собакин не при делах – явиться с парнями обратно. Не явился Лукьян, значит… значит, и впрямь, нечистое в собакинской вотчине дело, нечистое!
Раничев посмотрел в оконце и, выйдя на крыльцо, подставил лицо солнышку. А ведь греет уже, еще недели две-три – и закапает с крыш, сделается ноздреватым и темным снег, а на лесных полянках появятся первые проталины. Со стороны леса раздавался стук топоров – мужики во главе с Никодимом Рыбой рубили на бревна лес – летом хотели выстроить в городе сруб на месте раничевской усадьбы. Как ни отговаривал их от этой затеи Иван, а не отговорил – с тех пор, как приструнил обитель да алчного соседушку Ксенофонта, сильно зауважали его оброчные. Избу защитнику-боярину сладить – в охотку! Вообще-то, и один мужик мог за сезон сруб сладить, а тут – артелью. Да и весело, с песнями, шутками, прибаутками.
– Здрав будь, господине, – войдя на двор, снял шапку тиун Хевроний, пригладил ладонью черные кудри, поклонился.
– Как в городе? – по поручению Ивана тиун ездил в Угрюмов. – Лукьян с парнями не объявлялся?
Хевроний покачал головою:
– Да нет, все тихо пока. Правда, думаю, поспешать нам нужно.
– С чего это? – насторожился Раничев, знал – тиун всегда предлагал дельное.
– Масленица, – просто отозвался Хевроний. – Народишко будет туда-сюда ездить, купчишки с товарами – вот тут и уйдут лиходеи.
– А ведь верно! – хлопнул себя по лбу Иван. – Уйдут, если не поторопимся… Вот что, Хевроний. Я тут несколько строк набросаю, сегодня же поедешь в Переяславль, отдашь грамотку, кому скажу… Спрашивать будут – все подробно обскажешь, да главное – пусть поспешают. Иначе, и правда, уйдут тати в Масленицу.
Тиун выехал сразу же, даже толком не отдохнув, лишь только сменил лошадь. Выехав на дорогу, поскакал, разбрасывая из-под копыт снег. Раничев проводил его долгим взглядом – что ж, похоже, наступала пора действовать. Эх, жаль людей маловато… Ничего, саней должно хватить, Ежели что – Афанасия невеста, Матрена, подмогнет – уж у нее-то деньгов хватит.
* * *
Вот и пришла сыропустная неделя, засверкало солнышко, увеличился день, закапала с крыш веселая весенняя капель – еще чуть-чуть, и не проедешь к югу – начнут таять снега, пойдет ледоход – жди, пока просохнут пути-дорожки. О том знал Иван, и – догадывался – знали и людокрады. Последний шанс у них был сейчас незаметно убраться. Праздник, Масленица – народу чужого-пришлого полно в граде, поди-ка тут, уследи за всеми. Вот и стражи воротные махнули руками, подозвали сбитенщика да блинника, взяли блинцов ноздреватых, обмакнули смачно в поднесенную плошку с медом, запили горячим сбитнем:
– Приди весна с милостию, со великой радостию!
Распугивая тучи грачей, благовестили колокола в церквях, народ на улицах был разодет по-праздничному – разноцветные однорядки, кафтаны ярких окрасов, сапожки черевчатые, узорчатые опашни, ну, а кому Бог ни того, ни другого, ни третьего не дал – тот хотя б шапку украсил цветастою ленточкой.
Сверкает солнышко, небо голубеет, капель звенит весело – тепло, радостно. Прощай, зима-зимушка, веселись, гуляй народ – Масленица, праздник!
Красны девки у торжища завели хороводы вокруг соломенного чучела-куклы:
Масленица-кривошейка,
Встречаем тебя хорошенько!
С блинцами, с каравайцами,
С вареничками!
Тут и парни подошли, кушаками цветными перепоясаны, шапки набекрень. А кто и так, кудрями по ветру машет:
Масленица-обмануха!
До поста довела,
Всю еду взяла,
Дала редьки хвост
На Великий пост!
Мы его поели —
Брюха заболели!
Гулял, веселился народ, купчишки на торгу смеялись, шныряли в толпе сбитенщики, пирожники, квасники, народ посолиднее сидел в корчмах – к празднику наварили пива. Что ж, вскоре потянутся к родным местам торговцы. И те – наверняка, тоже.
Раничев – в изумрудно-зеленом кафтане, в малиновом распахнутом опашне, без шапки, раскрасневшийся, довольный, выскочил в круг:
– Весна-красна, отворяй ворота… Вы откель, молодежь?
– С Короимки, от Башни, с Мельницкой улицы.
– Эвон! А заручьевские ребята потешаются – построили снежный град, а брать его некому! Говорят, испужались мельницкие?
– Что?! – враз озаботились парни, как же, перед девками-то выпендриться надо. – Где там городок-от у них?
– Да недалеко, у лесочка… Вон сани – поедем!
Раничев кивнул на розвальни, много – штук десять, как раз на всю толпу хватало.
Девчонки заверещали радостно:
– Едем, едем скорее, разрушим заручьевцам градки!
– А и разрушим, как же!
Многонько народу в сани набилось – поехали, с песнями, прибаутками:
Масленица-блиноеда,
Масленица-жироеда,
Масленица-обируха,
Масленица-обмануха!
В каждых санях нашлись и блины и бражка, и пиво – богатенькая вдовица Матрена не только на сани расщедрилась – пей, народ, гуляй, веселись – одно слово – Праздник!
Так вот, с посвистом, со смехом, с песнями, подъехали к лесу – вот и снежный градок: высоки стены, водицей студеною политы, попробуй-ка, возьми! Заручьевские-то ребята, как увидали сани, загалдели, засвистели, заулюлюкали. Брошенный снежный комок попал Раничеву в спину. Сидевший в первых санях Иван обернулся, погрозил кулаком беззлобно, привстал:
– Православные, все тут не вылезайте, там, за поверткой, еще один градок выстроен, куда как выше!
– Куда уж им выше?! – смеясь, похвалялись заручьевские. – Этот-то не взять.
С обеих сторон уже полетели снежки, послышался смех – кто-то сверзился вниз со стены. Покатился по ледяному желобу – эх, хорошо!