— Гхм, гхм! — кто-то кашлянул на пороге.
Александр лениво повернул голову: старик. В богатой тунике, сандалиях, с выбритой наголо или просто от природы лысой головой. Тощий, но жилистый. И не такой уж и старый, наверное лет пятидесяти.
— Меня зовут Бромелий, я управитель этого дома, — наклонив голову, негромко представился вошедший, — Госпожа желает говорить с тобой. Ты понимаешь латынь?
— Понимаю.
Молодой человек улыбнулся. А как же, если все вокруг только на этой самой латыни и говорят, да еще на каком-то жутком германском наречии, которое, кстати, Саша тоже начинал понимать благодаря Ингульфу.
— Вот и славно. — Бромелий улыбнулся и присел рядом, на край ложа. — Прежде я хочу кое о чем спросить тебя. Ты христианин?
Саша молча кивнул.
— Признаешь ли Никейский собор? Символ веры? Единосущную Троицу? — вкрадчиво осведомился управитель дома.
— Ед-диносущную Т-троицу? П-признаю, — несколько заикаясь после трех литров сухого, тут же заверил Александр, после чего размашисто перекрестился на потолок за полным отсутствием в доме икон. Правда, распятие все же где-то в коридоре висело.
— Вот и славно, — Мажордом явно обрадовался, — Признаться, не ожидал такого от вар… Прошу извинить, вырвалось нелепое слово. Тебя зовут Александр, ведь так?
— Так.
— Ты из народа рус?
— Угадал, красноречивый!
— Хочу спросить, из чистого любопытства, русы — они кто? К какому большому народу относятся? Вот, к примеру, силинги и асдинги — вандалы, а все вандалы — германцы…
— А мы — русские, — скромно признался Сашка, — Славяне, в общем.
— Склавины?! О! Я слышал об этом славном народе. Тоже хотите стать федератами?
— Сам ты педе… федераст то есть, — поднимаясь сложа, обиженно воскликнул молодой человек — Ты сказал, меня хозяйка искала? Ну эта, матрена…
— О да, да, матрона.
— Ну так веди! Чего рылом щелкаешь?
Управитель пожал плечами:
— Пошли… Только сперва переодеться надо и вымыться, а то несет от тебя, извини, как от горного козла!
— А я б на тебя посмотрел, потаскай ты носилки!
Бромелий лишь улыбался и гадостей больше не говорил, наоборот, прямо лучился любезностью: даже простынку подал после того, как Сашка вылез из бассейна. И две туники — голубую, нижнюю, и широкую, длинную, верхнюю, ядовито-желтого цвета, лютиками, что ли, красили или какими-нибудь там кувшинками. Вот в таком виде чистый и вымытый Александр и отправился в гости к почтенной матроне: по цветовой гамме сразу и не поймешь — то ли милиционер, то ли националист-украинец.
Шли недолго, покои хозяйки располагались на втором этаже, сразу над бассейном.
В квадратных метрах здешние сектанты себя не ущемляли, Сашка это давно уж приметил. Куда делся мажордом, черт его знает? Вот только что был, что-то негромко говорил, кланялся — и вдруг как провалился! Исчез беззвучно и бесследно. Ну и ладно, не больно-то он здесь и нужен.
Феодосия возлежала на широком, устланном разноцветными покрывалами ложе, как какая-нибудь одалиска, Олимпия со скандально известной картины Эдуарда Мане. Только Олимпия была голая, а матрона одетая в какую-то полупрозрачную хламиду с тонким золоченым поясом. Такие же тонкие золоченые ремни от сандалий высоко оплетали икры стройных хозяйских ножек. Под хламидой явственно вырисовывалась грудь, довольно большая и, должно быть, упругая, с небольшими сосочками, которые так и хотелось поцеловать со всем жаром, а потом долго-долго ласкать языком. Наверное, желание настолько явственно обозначилось на лице Александра, что женщина вдруг рассмеялась, ничуть не обескураженно и не зло, а кокетливо.
— Я видела, как ты бился, Рус! Славно! Ты такой крепкий, красивый. Не стой же, садись вот сюда, рядом.
Ну, вполне ясно, чего дамочка хочет.
Взглянув Феодосии прямо в глаза, молодой человек протянул руку, оголил женщине плечо, погладил, притянул к себе.
— Меня зовут Александр, милая…
Матрона припала к нему с такой страстью, что казалось, будто взорвалось небо. А это всего лишь был затяжной поцелуй, пока еще поцелуй…
— Ах, как ты целуешься… Варвар! Настоящий варвар!
Вырвавшиеся из уст Феодосии слова выражали явное восхищение и ожидание чего-то большего, чего-то того, что должно было между ними случиться. Что это случится, знали, скорее, чувствовали оба и сознательно оттягивали момент, чтоб он был еще слаще!
— Ты… ты… — срывая с гостя тунику, шептала женщина — Ты должен быть почтителен ко мне, помни!
— О госпожа моя! — Лаская рукой упругую грудь, Сашка от волнения перешел на русский, — Мы к вам, Матрена Ивановна, со всем нашим уважением… Как скажете! Хотите — сначала вина попьем… или сразу приступим к делу? То есть я хотел сказать — к телу… Черт возьми! Какое у тебя шикарное тело, Матрена! Тьфу… Феодосия… Ммм… Как ты красива… как обворожительно красива… Умх!
Обнаженная женщина стонала, закатывая глаза, отдаваясь новому варвару с такой страстью, что бывает, наверное, лишь у нимфоманок Александр тоже не скрывал своего наслаждения, этого волшебного чувства, наступающего от прикосновения к влекущей шелковистости кожи, от прикосновения к большой и упругой груди, от поцелуев, жарких, как знойный ветер пустыни.
Феодосия была неистовой, как океан, океан любви, колдовских грез и самых необузданных фантазий. Казалось, в эту ночь любовники проделали друг с другом все, что только могли проделать, но и этого матроне оказалось мало…
— Ты только не спи, Александр, только не спи!
— Ага, заснешь тут с тобой…
— О, друг мой… Как мне с тобой хорошо!
— Да и мне с тобой тоже неплохо. Ну, иди ж ко мне, поцелую…
Вот это любовница!
— Подожди, мы еще с тобой кое-что попробуем… Халина, Карина!
Приподнявшись на ложе, Феодосия хлопнула в ладоши, и тут же, словно только того и ждали, в комнату впорхнули две девушки, две юные обнаженные грации. Одна — с кожей, белой как снег, но чуть тронутой ласковой бронзовостью загара, вторая — черная, как пантера. Подбежав, обе встали на колени пред хозяйкой, принялись ласкать ее так, что даже уставший было Александр почувствовал прилив новой силы.
— Возьми их! — стеная и хохоча, выкрикнула матрона, — Возьми по очереди, обеих…
Сашка не стал строить из себя пионера: дают — бери! Вот у них, оказывается, что за секта — с эротическим уклоном. Так ведь и завербуют, сволочи. Он, Александр Иваныч Петров, уже ведь почти поддался на происки.
Эта беленькая — ничего, ишь как выгибается, стонет. Ах… Попробовать потом и черненькую? Почему бы и нет? Впрочем, кто потом кого пробовал, сказать было трудно: скорее, черненькая Халина — Александра. А Феодосия и Карина, госпожа и служанка, смеялись, лаская друг друга. Такая вот вышла оргия!