– Эй, Рацлав, – обернулся к чашнику Добрыня, – сорви-ка со стены медвежью шкуру и расстели ее вот здесь. – Добрыня слегка притопнул сапогом правой ноги. Он стоял как раз напротив привязанных к стульям Рогволода и Неклана. – На сем мягком ложе Владимир сейчас познает нежное лоно прекрасной Рогнеды.
Рацлав мигом снял со стены бурую шкуру с когтистыми лапами и бросил ее на пол прямо к ногам Добрыни.
Видя, что дело принимает дурной оборот, князь Рогволод прерывающимся от сильного волнения голосом стал умолять Добрыню не совершать насилие над его дочерью. Рогволод предлагал Добрыне терзать и мучить его, но не трогать Рогнеду во имя всех богов. Рогволоду вторил его сын Неклан, тоже согласный претерпеть любые муки ради безопасности сестры.
– Угомонись, старик! – Добрыня бросил на Рогволода небрежный взгляд. – Через час ты умрешь и оба твоих сына тоже. А дочь твоя будет мыть ноги моему племяннику, как и полагается рабыне.
Услышав такое из уст Добрыни, Рогнеда побледнела. Она бросилась на колени перед Добрыней, с мольбой протянув к нему свои гибкие руки. Теперь в Рогнеде не было ни тени надменности, отчаяние переполняло ее. Рогнеда соглашалась на любые унижения, лишь бы Добрыня пощадил ее отца и братьев.
Добрыня самодовольно усмехнулся, любуясь обнаженной коленопреклоненной Рогнедой, ее раболепно согнутой белой спиной и покорно склоненной головой. Вытянутые вперед руки Рогнеды упирались в пол, рядом с ними лежали ее тяжелые пшеничные косы, напоминавшие замерших на полу длинных змей.
– Все-таки сила и власть – это великое благо! – промолвил Добрыня, подмигнув Владимиру. – Гляди, племяш, и мотай на ус.
К Добрыне опять вернулось благостное состояние духа, в каком его чаще всего привыкли видеть приближенные к нему люди. Добрыня милостиво позволил Рогнеде закутаться в плащ и удалиться на женскую половину терема. Князя Рогволода и его сына Неклана дружинники Добрыни отвязали от стульев и посадили под замок. Старший сын Рогволода тоже сидел взаперти, не догадываясь о драматическом происшествии, которое едва не стряслось с его сестрой.
Красота Рогнеды на какое-то время отвлекла Владимира от Альвы и Сойвы, заслонила ему прелести всех прочих женщин. В эти дни, проведенные в тереме Рогволода, Владимиром владело ощущение дивного счастья, ибо днем он мог лицезреть прекрасную Рогнеду в самых разных одеяниях, блистающую золотом украшений, а ночью нагая Рогнеда покорно отдавалась Владимиру на ложе. Владимир был преисполнен горделивым тщеславием от осознания того, что от его похотливых усилий надменная Рогнеда лишилась девственности, что такая красавица досталась ему, а не Ярополку. И хотя Сойва постоянно предупреждала Владимира о том, что в мыслях Рогнеда желает ему смерти, Владимир был глух к этим предупреждениям. Улыбка Рогнеды, ее распущенные пшеничные волосы, кроткий взгляд ее синих очей – все это действовало на любвеобильного Владимира магнетически; его влекло к Рогнеде с каждым днем все сильнее и сильнее. Рогнеда редко о чем-нибудь просила Владимира, но он всегда спешил исполнить ее просьбу, выказывая ей такое внимание, каким не пользовалась ранее ни одна из его наложниц.
Однажды Владимир, придя на женскую половину терема, застал Рогнеду стоящей на коленях перед полкой-божницей, прибитой к бревенчатой стене. На этой полке стояли в ряд небольшие вырезанные из дерева фигурки славянских богов размером с ладонь. Там стояли фигурки самых почитаемых кривичами языческих божеств: Сварога, Даждьбога, Хорса, Велеса и Мокоши. Такие фигурки имелись в каждом славянском жилище, богатом и небогатом, и размеры этих деревянных истуканчиков могли быть самыми разными. У смердов и ремесленников священные фигурки богов обычно были довольно грубой отделки, у людей знатных эти домашние идолы были вырезаны с высочайшим мастерством.
Стоя за неплотно притворенной дверью, Владимир услышал, как Рогнеда страстным негромким голосом молит богов, чтобы те помогли Ярополку Святославичу победить и уничтожить войско Добрыни, как она призывает богов наслать на Добрыню тяжкую хворь, а детородный орган Владимира поразить бесплодием. В голосе Рогнеды было столько ненависти, что Владимиру стало не по себе. Выходит, что Рогнеда улыбается ему и покорно раздвигает перед ним свои пышные белые бедра, принимая в свое лоно вздыбленный интимный жезл Владимира, а сама в это время люто его ненавидит!
Владимир повернулся и бесшумно удалился, стараясь не скрипнуть березовыми половицами, не удариться головой о низкие потолочные балки в полутемном теремном переходе. Он сразу же рассказал об этом Добрыне.
Тот нисколько не удивился услышанному.
– Тебя же Сойва предупреждала, что Рогнеда в душе пылает ненавистью к тебе, – сказал Добрыня. – Эта гордячка никогда не простит своего унижения ни тебе, ни мне. Не вздумай влюбиться в эту красивую злючку, племяш. Когда пресытишься прелестями Рогнеды, дай мне знать. Я продам Рогнеду кому-нибудь из варягов, пусть они увезут эту змею на Готланд или в Свеаланд.
Из Полоцка Добрыня повел войско к Смоленску. В Полоцке был оставлен отряд новгородцев во главе с боярином Туровидом, тестем Добрыни. Князь Рогволод был вынужден смириться с этим, поскольку обоих его сыновей и дочь Добрыня взял с собой, держа их при себе как заложников. Добрыня не мог рассчитывать на поддержку полочан в его войне с киевским князем, поэтому он сделал все, чтобы полочане оставались в стороне от этой распри.
Смоленские кривичи встретили войско Добрыни с радостью. В прошлом году, когда Свенельд проходил здесь с дружиной, держа путь до Новгорода и обратно, немало смолян пострадало от алчности Свенельдовых дружинников. Поскольку в Смоленске нашли пристанище кое-кто из древлян, сражавшихся на стороне Олега против Ярополка, это дало повод Свенельду обвинить смоленских бояр в тайном сговоре с недругами киевского князя. Свенельд наложил на смолян огромную пеню в виде серебра и мехов, дабы наказать их за излишнее гостеприимство. Кое-кого из имовитых смолян Свенельд попросту ограбил до нитки, рассердившись на них за смелые речи. Смоляне не забыли прошлогоднее самоуправство Свенельда, многие из них присоединились к воинству Добрыни, видя, что кривичи из Пскова и Ростова тоже ратуют за Владимира, желая низвергнуть Ярополка Святославича.
Во время пребывания в Смоленске у Добрыни произошел неприятный разговор со Стюрбьерном Старки, который еще зимой окончательно оправился от своих тяжелых ран. Супруг Торы был недоволен тем, что Добрыня запретил варягам грабить города во владениях князя Рогволода.
– По нашему обычаю на земле побежденного неприятеля можно и должно заниматься разграблением градов и весей, – молвил Стюрбьерн Старки, хмуро поглядывая на Добрыню из-под кустистых низких бровей. – Война – это не развлечение, а прибыльное дело. Мои воины недовольны, что их лишают законной добычи.
– Я уже говорил тебе, Стюрбьерн, что Рогволод мне нужен как союзник, – сказал Добрыня, – поэтому ни один из его городов не должен быть разграблен. Нельзя озлоблять полочан перед решающим столкновением нашей рати с полками Ярополка Святославича. Скажи своим воинам, что я щедро расплачусь с ними, когда мы возьмем Киев, но не раньше.