Об этой беде Пересвету тоже было известно. Желая отвлечь свою собеседницу от невеселых мыслей, он завел речь о том, что ныне в Переяславле-Залесском собрались многие князья, дабы обсудить и решить, как им сообща бороться с Ордой и как обезопасить свои границы от литовских вторжений.
— Дмитрий Иванович, князь московский, говорят, прекратил отсылать дань в Орду, — молвил Пересвет. — По слухам, в Орде идет замятня за замятней, татарские ханы дерутся друг с другом из-за трона. Коль так и дальше пойдет, то Орда сама скоро развалится, как трухлявый пень.
Шуга поинтересовалась у Пересвета, что это за старик-священник, пришедший пешком в Переяславль-Залесский, которому собравшиеся здесь князья оказывают такое почтение. Спутниками этого седобородого священника были Пересвет и еще один инок, тоже молодой и статный.
— Ты разве не слыхала про игумена Сергия Радонежского? — Пересвет взглянул на Шугу, перестав вращать жернов. — Вот это он и есть.
— Как же, слышала я про этого святого старца, — сказала служанка, присев на корточки и заглянув в короб под жерновами. — Говорят, он будущее видит и хворь любую молитвой излечить может. Так ли? — Шуга вскинула глаза на Пересвета. — Брат мой зубами мается, не поможет ли ему старец Сергий, а?
— Твоему брату обычный зубодер или деревенская знахарка могут помочь, у игумена Сергия есть дела поважнее в Переяславле, — со значением проговорил Пересвет, вновь приведя во вращение тяжелый верхний жернов. — У князя Дмитрия Ивановича сын недавно родился, так отец Сергий прибыл сюда, чтобы окрестить младенца. Ну и на княжеском снеме без игумена Сергия тоже не обойдутся. Здесь ведь находится сам митрополит Алексей, духовный покровитель отца Сергия. По зову митрополита Алексея игумен Сергий и прибыл в Переяславль-Залесский.
Беседу Пересвета с Шугой прервало появление другой челядинки, которая была гораздо старше той летами.
— Ты совсем заболтала инока, егоза, — с беззлобным ворчанием промолвила пришедшая в мукомольню служанка, обращаясь к Шуге. На женщине был надет длинный передник поверх платья, ее волосы были тщательно закрыты платком. Она вытащила из-под жерновов короб с мукой. — Ну-кось, много ли вы мучицы-то намололи, голубки. Ого! Славно вы потрудились, что и говорить. На сегодняшний день нам муки хватит.
— Это все он смолол, силы-то у него немало! — Шуга кивнула на Пересвета. — Тетка Пелагея, вот бы нам такого работника в поварню!
— Благодарю тебя за подмогу, святой отец, — сказала Пелагея, отвесив поклон Пересвету.
— Я еще не монах, а послушник, — смущенно улыбнулся Пересвет. — Кабы Шуга мне не помогала, то один-то я вряд ли так скоро управился бы.
Видя, с какой неловкостью молодой послушник и Шуга поглядывают друг на друга, томимые тем, что для них наступил миг расставания, а самые важные слова они так и не сказали друг другу, служанка Пелагея торопливо обронила:
— Ну, я побегу в поварню, дел там невпроворот. А вы отнесите эту муку к хлебопекам. Да поторопитесь, голубки. — Пелагея с едва заметной усмешкой подмигнула Шуге, мол, все вижу, все понимаю и не осуждаю, ибо сама была когда-то молодая.
Едва удаляющиеся шаги Пелагеи затихли в глубине полутемного перехода, как некая невидимая сила подтолкнула Пересвета к Шуге. Сначала непроизвольно и крепко сцепились их осыпанные мукой пальцы, потом их губы слились в поспешном жадном поцелуе. Не помня себя от охватившего его сильнейшего вожделения, Пересвет загасил светильник и увлек Шугу к ближайшему мучному ларю, закрытому деревянной крышкой. Объятая тем же неистовым желанием Шуга сбросила с себя заячью шубейку, подняла кверху длинный подол своего платья и исподней сорочицы, явив Пересвету свою наготу и готовность отдаться ему.
* * *
При одном взгляде на Пересвета Ослябя мигом догадался, что его друг не только молол зерно на муку, но и успел потискать в мукомольне смазливую челядинку, которая попросила у него помощи в этом нелегком деле.
— Ишь как натрудился, аж глаза блестят и щеки полыхают! — такими словами встретил Ослябя Пересвета, когда тот переступил порог небольшой светелки, отведенной им на время пребывания в княжеском тереме. — Токмо не лги мне, что не дошло у тебя с той челядинкой до греховного. Ведь дошло, признайся?
Пересвет скинул с себя овчинную шубу и снял с головы черный клобук. Он зачерпнул липовым ковшом родниковой воды из березового ведра, стоящего на скамье в углу. Прежде чем поднести ковш с водой ко рту, Пересвет досадливо бросил Ослябе:
— Ну, прелюбодействовали мы с Шугой, и что? С моей стороны никакого насилия не было, Шуга стремилась к соитию не меньше моего, Бог свидетель.
— Ты токмо Бога-то не поминай всуе, греховодник! — проворчал Ослябя. Он захлопнул Псалтирь и положил книгу на стол. Поднявшись с кресла, Ослябя прошелся по скрипучим половицам от окна до двери и обратно, его распирало от негодования. — Чуяло мое сердце, не устоишь ты перед искушением бесовским. Эта Шуга глазастая едва с тобой, дурнем, заговорила, так сразу тебя сетями греховными и опутала. Эх, брат, нету в тебе стойкости душевной перед женскими прелестями! И стало быть, через эту твою слабость Сатана всякий раз верх над тобой брать будет. Вот что плохо. Я ведь за тебя перед отцом Сергием поручился, получается, что ты и меня в грех вовлек, недоумок.
— Не пристало будущему иноку сквернословить, брат, — напившись воды, сказал Пересвет. Он сел на стул и стал снимать с себя сапоги. — Свой сегодняшний грех я обязательно замолю перед Господом. Непременно признаюсь в слабости своей на исповеди, готов ночами бдеть и поклоны бить во искупление греха своего. Эта Шуга меня и впрямь словно околдовала! Скажи, брат, как ты с вожделением справляешься? Неужто тебя к женщинам совсем не тянет даже по весне?
— Лишь к одной женщине меня всегда тянуло, — снимая нагар со свечи, ответил Ослябя. — Все прочие женщины мне неинтересны.
— Ясно, брат, — с тягостным вздохом произнес Пересвет. — Получается, что я кругом виноват перед тобой.
— Я давным-давно сказал тебе, что не держу на тебя зла за Чеславу, — не глядя на Пересвета, промолвил Ослябя. — Что было, то прошло. Ныне и у меня, и у тебя совсем иная жизнь идет. Мы живем бок о бок с самым святым игуменом на Руси, это должно преобразить нас самих и души наши.
— Честно говоря, брат, не ощущаю я никакого внутреннего преображения, а ведь я уже почти три года провел в Сергиевой обители, — признался Пересвет, завалившись на свое ложе. — В грамоте книжной и в чтении псалмов наизусть я, конечно, сильно поднаторел. Могу также поститься долго, работать на голодный желудок, обходиться без хмельного питья и разносолов. Гордыню свою я вроде бы смирил, но от греховных мыслей так и не избавился. — Пересвет слегка постучал себя в грудь кулаком. — Признаюсь, брат, чем дольше я живу в Сергиевой обители, тем больше мне это в тягость. Уныла и беспросветна жизнь у иноков и послушников. Сидим мы за высоким частоколом и света белого не видим, вокруг чаща непролазная, на десятки верст вокруг ни одной души человеческой. Воистину, брат, существуем мы, как заживо погребенные. Кто-то из прихожан сказал, мол, монахи — это сообщество живых мертвецов. Что и говорить, верные слова!