Но сосед по келье озаботился, на столе Онфимия ждали большой ломоть хлеба и ковшик кваса. Скудно, но и на том спасибо. Укладываясь на жестком ложе, инок размышлял, как бы отвертеться от работы у князя. Разве что клякс побольше ставить, чтоб другого запросил? Игумен так озлится, что вовсе до книг допускать не станет. Нет, это не годится… Придется Онфимию скрипеть пером, пока Михайло Лександровичу самому не захочется его отпустить…
Стоило закрыть глаза, как перед ними вставали ровные ряды буквиц, Онфимий силился прочитать, но это не удавалось, он провалился в сон…
Михаил Александрович был прав, он еще из Орды не выехал, а в Москву уже гонец скакал к митрополиту Алексию.
Дмитрий сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Михаил Тверской его обошел, выпросил у мамаевского ставленника ярлык на великое княжение! Купил, задарил подарками!.. Разве так честно?! Молодой князь забыл, что не так уж давно сам это проделал с будущим тестем, сам покупал ярлык, кланяясь в Орде. Правда, был он в то время мальцом неразумным, и кланялись за него бояре да митрополит, но сути дела это не меняло.
И как может митрополит сидеть спокойно?! Скосив глаза на Алексия, Дмитрий заметил, что тот внимательно за ним наблюдает. Стало вдруг стыдно своей неразумной ярости. Сколько раз наставник внушал, что ярость – последний советчик в делах, что дед никогда ничего не делал сгоряча.
Митрополит действительно наблюдал, как бесится молодой князь от полученного известия. Будь это на людях, давно вмешался бы, ни к чему чужим видеть бессильную ярость правителя. Но они одни, а потому Алексий решил дать Дмитрию возможность самому перебороть себя. Пусть остынет, подумает, а уж если не справится, тогда можно и подсказать. Время терпит. Должен же он учиться делать все сам, митрополит немолод уж, восемь десятков лет на свете прожил, пора бы на покой.
Алексий вздохнул: как уйдешь, коли у этого крепыша ноги пока впереди головы бегут. Вон как подлокотник стиснул, пока остынет, таких дел натворить успеет… Нет, он еще нужен Дмитрию, а потому будет кряхтя тащить свой воз, пока Господь разум не отнял или к себе не забрал. Ох, грехи наши тяжкие… – снова вздохнул митрополит.
Дмитрий уже остыл и стал способен соображать. Ну и что теперь делать? Князь Михаил обратно с ордынским послом возвращаться будет. Может и его, и посла?.. Алексий отрицательно покачал головой. Князь и сам понимал, что не годится. Михаила Александровича ему не простит Ольгерд, родственники как-никак. А посла – тот же Мамай, сегодня казнишь или под стражу посадишь, а завтра здесь Мамаевы войска встанут, убийство посла никогда не прощалось.
Вот и получается, что приедет тверской князь с ярлыком и сядет во Владимире, станет Дмитрия к себе звать, насмехаться. Но митрополит смотрел внимательно, значит, выход есть? Алексий его знает, но хочет, чтобы князь сам догадался?
Когда Дмитрий Константинович во Владимире сел, его просто выгнали оттуда. Но тверской князь не нижегородский, его не прогонишь запросто, да и тот же Ольгерд неподалеку, небось снова брату своей любимой женушки помогать примчится. Выгнать не получится… А не пустить?
У князя загорелись глаза. Путь во Владимир лежит только через его Переяславльские земли! Кто может пройти через его земли без позволения хозяина?
Алексий кивнул: умница… Дальше?
Но посла не пускать нельзя, обида Мамаю будет. Так пусть посол и едет, его задерживать не станем. Что толку посол без самого князя во Владимире? А чтобы в Переяславле никто из бояр или черных людей перебежать не вздумал, с них надо сейчас, пока Михаил не вернулся, крестоцеловальную грамоту взять, чтобы к тверскому князю не шли и на свою землю не пускали!
Вот теперь Алексий кивнул с полным удовлетворением. Оставалось решить, что делать с послом.
– А мы ему путь заступать не станем. К нам приедет – примем как родного!
Наставник мог быть доволен – подопечный справился. Достойный продолжатель дедовых стараний будет, хитрый, расчетливый. Научиться только себя прежде сдерживать, и получится второй Иван Данилович Калита.
Вот этого не знал тверской князь Михаил Александрович, а потому полученный от Дмитрия ответ оказался совсем неожиданным. Московский князь коротко отписал, что к ярлыку не едет и его самого через свои земли не пустит! А послу ордынскому путь не заступает.
Теперь костяшки пальцев белели у Михаила Александровича. Было от чего! Это называется великий князь, которого в свои владения не пускают! А Сарыходже как на грех в Твери сидеть надоело, стал требовать, чтобы скорей во Владимир ехали, не то обратно в Орду возвращаться поздно будет.
Князь вышел на крыльцо и невольно залюбовался. Утро занималось лучше некуда, на Руси бабье лето иногда куда приятней настоящего. Ни жары, ни мошки, тепло и сухо, осень словно отступает на время, давая прошедшему лету напомнить о себе напоследок.
Но не успел князь сладко потянуться, как откуда-то сбоку возник боярин Иван Тимофеевич, что к Сарыходже приставлен. У Михаила Александровича сразу испортилось поднявшееся было настроение. Так и есть, заныл боярин:
– Михал Ляксандрыч, Христом богом тебя прошу, отвези ты его на охоту! Одолел ведь окаянный, все охотиться требует да чтоб как у себя дома – с соколами и загоном!
– Ну и сделай, что просит…
– Да где ж я соколиков возьму? Долго он еще тут мою душу мытарить будет? Когда в Орду-то?
Князь, за последние месяцы привыкший, что в Орде и стены имеют уши, осторожно оглянулся, нет ли рядом самого посла или кого из его людей? Все может статься, Сарыходжа ленив, встает, когда солнце уже полнеба пробежать успеет, но его люди всегда начеку. Как бы не подслушали такие крамольные речи. Попенял боярину:
– Ты, Иван Тимофеевич, разговаривай осторожней, не ровен час кто из ордынцев услышит… А на охоту его на утиную свози, есть же кому позаботиться…
С досадой ворча, что на своем дворе и говорить уже с опаской нужно, Иван Тимофеевич поплелся разыскивать Михайлу, который занимался у князя охотой. Ответа на главный вопрос, когда наконец уедет нежеланный гость, он так и не услышал. Боярин вздохнул: значит, нескоро…Ловчий Михайло действительно занимался княжьей охотой. Два года назад у него были и сокольники с соколами, но одна из птиц от старости померла, а вторую свои же по дури стрелой подбили. Князю не до соколиной охоты, а потому и Михайло занимался утиной, то есть стал попросту утятником. Он знал множество затончиков, где птицу бить можно камнями, так много ее кормилось!
Но как разговаривать с ордынским послом, если сам Сарыходжа по-русски знает только «карашо» или «плех», а Михайло по-ордынски и того меньше? Не станешь же толмача срочно звать, чтобы сказать, что пригнуться надо, иначе птицу спугнешь прежде, чем близко подберешься. Михайло и так ему показывал, и этак!.. А посол только смотрит надменно и стоит, как стоял. Наконец понял, к чему русский руками размахивает, пригнулся, но совсем малость, а надо много ниже.
Снова Михайло руками показывал, а потом разозлился и пригнул голову посла. То ли от неожиданности, то ли рука у Михайлы оказалась тяжелая, только посол нырнул вниз лицом прямо в болотную грязь! И заорал так, точно его окунули не в воду, а в отхожее место на целый день.