– Поклон тебе, Ондрей Василич! – входя, шутливо бросил Иван. – Чего домой не идешь, поздно ведь?
– Здоров, Иване! – дьяк дернул бородкой. – Уйдешь тут, с этакими-то обалдуями! – Он с презрением кивнул на поникшего головою Галдяя, скромно стоявшего в уголке. – Лошадь, вишь, увели у него. Про между прочим – казенную! – Ондрюшка вновь повернулся к подьячему: – Так, может, ты ее пропил?
– Не-е, господине… Не пью я.
– Не пьешь? – Дьяк подскочил к несчастному парню ближе и схватил за волосы. – А ну, дыхни!
Понюхал… и отошел разочарованно-устало. Присел на угол столешницы:
– Признайся – в кости проиграл?
– Не…
– В колпачки у шпыней рыночных?
– Как можно?
– Иль в новомодную игру – карты?
Галдяй грустно вздохнул и еще больше поник головою. Чуть оттопыренные уши его горели пожаром.
– Ну, вахлак! – Ондрюшка Хват погрозил парню кулаком. – Ну, погоди у меня… – Он обернулся к Ивану, пожаловался: – Не знаю, что с ним и делать.
– Так что делать? Пусть за лошадь платит – хоть в течение года, что еще-то? – Иван вдруг хохотнул. – Ладно лошадь, в Каменном приказе, рассказывали, лет пять назад приказную избу украли!
– Как так – избу? – заинтересовался дьяк. – Чтой-то я такого случая не припомню… Хотя, нет, вспоминаю смутно…
– Они там только новый сруб поставили, вечером. Утром приходят – нет сруба! За ночь украли, разобрали по бревнышку.
– Да… – Ондрюшка Хват вновь подошел к Галдяю и без замаха ударил кулаком в грудь. Подьячий скрючился, застонал. – Повезло тебе, паря, – усмехнулся дьяк. – Ежели б не лошадь, избу проворонил, прикинь – сколько б тебе платить?!
Поболтав еще немного, Ондрюшка засобирался домой. Проводив его до крыльца, Иван придержал за рукав скорбно бредущего следом подьячего:
– А ну-ка, пошли ко мне. Поговорим.
Заведя Галдяя в горницу, кивнул на лавку:
– Садись. Квасу испей.
Оторвавшийся от челобитных Митрий с любопытством уставился на подьячего:
– Что, коняку твоего нашли?
– Не, господине…
– И черт с ней, с конякой, – отмахнулся Иван. – Давай-ка лучше о деле. Опросил кого, выяснил что-нибудь?
– Опросил, – с готовностью закивал Галдяй. – Это… соседей… и слева, и справа, и протчих, и это… еще прохожих, вот…
По тому, как торопливо перечислял подьячий, по его бегающим глазам, Иван тут же понял – врет. Никого он не опрашивал, ну, разве что совсем случайных прохожих.
– И что видоки показали?
– Это… Показали, что сгорели все.
– Ну, ясно, – хмыкнул Иван. – А поподробнее?
– Что хозяин сгоревший – парсуны любил рисовать, а слуга его, старый – человек хороший, а вот молодой, Телеша, к мальцу одному приставал прегнусно…
– Что за малец?
– Да, как звать, не упомню. Белоголовый такой… Во! Их матушке государь пять рублев пожаловал, на избу.
– Ага… Больше ничего не проведал?
Галдяй опустил глаза:
– Ничего.
– Что ж… Хоть что-то.
Подьячий приподнялся с лавки:
– Так я это… пойду?
– Иди. Чего зря сидеть-то?
– Ну, тогда прощевайте, до завтрева, – низко поклонившись, Галдяй вышел.
Митрий покачал головой:
– Вот, тоже, деятель. Однако где же Прохор? – Он подошел к окну и неожиданно рассмеялся: – Эвон! Идет, кажется…
Заскрипев петлями, приоткрылась дверь, и в горницу заглянул… нет, не Прохор, а давешний незадачливый подьячий.
– Чего тебе? – зыркнул на него Митька. – Потерял что?
– Не… Я вот это… дополнить…
– Ну, входи, коль что решил, – пригласил Иван. – Рассказывай.
– Эвон… – Галдяй суетливо вытащил из поясной сумы завернутый в грязную тряпицу черепок. – На пожарище отыскал. Таких там во множестве.
– Ну, отыскал так отыскал. Все?
– Все, господине. Пойду я.
– Иди, – кивнув, Иван перебросил черепок Митьке. – Что скажешь?
Митрий внимательно осмотрел осколок, понюхал, даже на язык попробовал:
– Кажется, маслом каким-то пахнет. А вообще, кувшин-то был приметный – эвон, лоза виноградная. Явно не у нас в мастерских слеплен. Сходить завтра на рынок, узнать?
– Сходи, – отмахнулся Иван. – Зря, конечно, прогуляешься – что нам с этого черепка? Но, помнишь, Ртищев учил вникать в любую, даже самую, казалось бы, никчемную мелочь?
– Да помню, – Митрий завернул осколок в тряпицу. – Потому и спрашивал.
Прохор явился почти сразу после ушедшего подьячего, наверное, они даже встретились по пути. Зашел, остановился с ухмылкой у двери. Митька с Иваном разом вскинули головы:
– Ну, что?
– Да ничего хорошего, – пожав плечами, отозвался парнище. – Мертвяков-то уже на погост отвезли, зарыли.
– Жаль, – искренне огорчился Иван. – Хорошо, хоть приставы из пожарной чети осмотреть успели.
– Вот-вот, – Прохор согласно закивал. – И я говорю – приставы.
Он обернулся к приоткрытой двери и громко позвал:
– Никифор! Никифор! Ты пришел уже?
– Да тут, – послышался чей-то глуховатый голос.
– Так что стоишь? Заходи.
За дверью откашлялись, и в горницу вошел высокий нескладный мужик с горбатым носом и узкой бородкой. Мужик был одет в длинный красный кафтан, подпоясанный желтым шелковым поясом, и юфтевые сапоги с низенькими каблуками.
– Пожарной чети Земского двора пристав Никифор Онисимов, – поклонясь, отрекомендовался вошедший.
Иван засмеялся:
– Да знаем, знаем, что Никифор, чего кланяешься?
– Да так, – пожарный чуть смущенно пожал плечами. – Привык.
– Садись, вон, на лавку, рассказывай.
– О чем?
– Как это – о чем? – ухмыльнулся Прохор. – О том, что и мне – о мертвяках.
Пристав уселся на лавку и, помяв в руках шапку, почему-то вздохнул:
– Ну, значит, о мертвяках… Как я понимаю – тех, что с Покровской?
– О них, о них.
– Значит, так, – Никифор сосредоточенно покрутил усы. – Всего мертвяков в сгоревших хоромах обнаружено трое, все обгорелые до неузнавания. Двое тел – взрослых, уже сложившихся, и один – отрок. У взрослых во лбах – дырки, аккурат посередине…
– Ну, это мы слышали. Пули.
Пристав кивнул:
– Совершенно верно – пистоль. Для пищали отверстия слишком малы… Хотя, если подумать… точно-то трудно определить – сильно уж обгорели.