И без того процент смертности товара был довольно высок: от накалившейся под солнцем палубы жар передавался в трюм. Многие не выдерживали — за три дня пути надсмотрщики выкинули в море уже десятка полтора трупов. Впрочем, для аль-Гариба вполне допустимый процент потерь. Так сказать, естественная убыль.
Олегу Иванычу еще повезло. При погрузке он оказался прижатым к самому борту, сквозь небольшую — с ноготь — щель меж рассохшимися досками проникал свежий воздух. Хуже было Гришане — парень тяжело дышал и часто терял сознание: сказывались последствия сотрясения мозга. Олег Иваныч с тревогой посматривал на приятеля, а как только к исходу третьего дня представился удобный случай (из ряда выбросили сразу четыре трупа), тут же перетащил Гришу ближе к источнику воздуха — благо длина цепи позволяла.
Он и сам-то еще не очень оправился от всех треволнений, случившихся за последнее время. Даже спать нормально не мог, да и поспи тут попробуй, в тесноте, в духоте, в вони от испражнений. Лишь иногда, ближе к утру, забывался ненадолго. И тогда, словно наяву, проносились перед глазами прошедшие картины жизни.
Вот — Новгород. Церковь Михаила на Прусской. Он и Софья. Счастливые, нарядные, рядом гости: Олексаха, Гришаня, Ульянка… Потом пир в честь помолвки на Софьиной усадьбе, здесь же, на Прусской, затем ночь. Жаркое женское тело…
И сразу — пожар! Оранжевые столбы пламени в черном, стелющемся по земле дыму. Огонь все ближе. Пламенные столбы шипят, разбрасывая горячие искры. Искры жалят, как змеи, а подобравшийся к самой шее дым сдавливает ее, словно голодная анаконда.
Очнувшись, Олег Иваныч перевел дух и тут же снова забылся под мерное покачивание волн.
Дикое поле. Степь без конца и края. Море травы, изумрудно-голубое море. Ветер гонит переливающиеся на солнце волны — бело-голубые, темно-зеленые, желтые. Исхоженная тропа с белеющими тут и там человеческими костями. По ней угрюмо бредут невольники, подгоняемые плетью раскосых всадников в лисьих мохнатых шапках. В числе невольников и Олег Иваныч с Гришей, соединенные за шеи ярмом-рогаткой, со связанными за спиной руками. Шатаясь, они идут вперед, за арабским скакуном вилобородого Аксай-бека. Где-то позади, в связке с молодым парнем бежал и Матоня…
Сарай. Столица Большой Орды — огромный, приходящий в запустение город. С минаретами, пронзающими небо. И снова путь, снова ярмо-рогатка. Шатающийся от усталости Гриша… Только не упади! Нет! Не падай… Упал? Поднимайся. Быстрей, пока не оглянулся надсмотрщик. Поднялся, слава господу, успел…
Кафа. Итальянская жемчужина Черного моря. Ослепительно белые — больно смотреть — городские стены. Недолгий отдых в длинном грязном сарае, полном изможденных рабов. Невольничий рынок. Рыжебородый старик в грязно-белой чалме. Хамид аль-Гариб, купец из Леванта. Известный на все Черное море торговец живым товаром. Краснобородый подходит ближе, лезет Олегу в рот грязными коричневыми пальцами, проверяет десны, зубы, щупает мускулы. Довольно смеется. Гортанно доказывает что-то пройдошистому татарину Аттамиру-мирзе — торговому представителю Аксай-бека. Плюет на землю. Уходит. Тут же возвращается как ни в чем не бывало. Торг продолжается. Наконец стороны ударяют по рукам. Сговорились. Аль-Гариб выгодно сторговал сразу обоих — Олега Иваныча и Гришаню вдовесок. Выгадал много, пес. А продавцу деваться некуда — отрок-то давненько на ладан дышит, не сегодня-завтра помрет — хозяину прямой убыток. Хорошо, араб взял обоих… Матоня тоже достался аль-Гарибу.
Волны мерно качали плывущее судно, море словно дышало. Ярко светил по ночам молодой народившийся месяц, но долгожданная темнота вовсе не приносила прохладу. Аль-Гариб, кроме того, что был удачливым негоциантом, оказался еще и неплохим кормчим — корабль шел и ночью, по звездам. Старый араб не хотел терять времени, собираясь до начала осенних штормов сделать еще несколько выгодных рейсов в Кафу.
Олег Иваныч не помнил, сколько суток они плыли, не оклемался еще, да и Гришаня на руках был — лепешки надсмотрщики кидали в трюм без разбора. Кто успел, тот и съел. Приходилось ловить и на Гришу. Хорошо хоть за раздачей воды присматривали.
Однажды утром, когда солнце только что встало и золотистые лучи еще не набрали злой силы, сверху донесся шум. Топая по палубным доскам, радостно перекрикивались матросы. Вот что-то ударилось в левый борт. Кто-то выругался. Лодка? Льстивый голос аль-Гариба. Что-то звякнуло. Взятка таможенному контролю?
Ну, что гадать! Растолкать Гришу, хоть и сладко спит юноша. Не ровен час, за мертвяка примут, выкинут в море, у них это быстро. Глупо погибнуть сейчас, после того, как столько мук вытерпели. Потому — вставай, Гриша, вставай, не время спать, кажется, приплыли!
Ага! Корабль явно лавировал, пробираясь в какую-то бухту. Вот повернул направо, а вот — очень резко, даже было слышно, как хлопнул парус, — налево. Стукнулся бортом. Со свистом полетели канаты. И правда, приплыли!
Пришвартовавшись к свободному причалу, почтенный негоциант Хамид аль-Гариб велел выводить невольников. Откинув люк, надсмотрщики спрыгнули в трюм. Плетьми и пинками поднимали на ноги измученных людей. Впрочем, не перегибали, действовали аккуратно, товарный вид рабов не портили.
Олег Иваныч подтолкнул плечом Гришу, выбрался сам.
Воздух! Свежий морской воздух! И ветер! И крик чаек у самых волн. А вокруг… Вокруг…
Давно не видал Олег Иваныч такой красоты. Нет, Новгород — замечательно красивый город, но то красота изящная, неброская, северная, а здесь… Словно сумасшедший художник выплеснул на палитру самые яркие краски! Яркое синее море. Изогнутая полумесяцем бухта. Гавань с сотнями судов, украшенных разноцветными флагами — красными, палевыми, голубыми. Причалы. Многоцветное людское море — колыхающееся, бурное, штормящее. Позади — сахарно-белые стены. Распахнутые золотые ворота с застывшим в створках солнцем — Олег Иваныч даже ослеп ненадолго. За стеной, за воротами, поднимающийся кверху огромный город. Мощеные улицы, олеандры, статуи, видные даже отсюда, с гавани, фронтоны белокаменных храмов с портиками и колоннами, а вон там, слева, — сверкающий, словно плывущий над городом, купол.
Константинополь! Царьград! Ныне — Стамбул. Город городов. Один из самых больших и красивых городов мира, столица тысячелетней империи, павшей под ударами турок.
А этот плывущий купол — храм Святой Софии. Бывший православный храм, превращенный в мечеть. Рядом с мощным куполом угадывались чахлые башенки минаретов. Стамбул…
И двадцати лет не прошло, как пала под натиском турок древняя Византия, оплот православной культуры. Ворвавшись в город, турецкие янычары устроили жестокую резню, повсюду запылали пожары. Погиб Константин Палеолог — последний император Византии. Быть может, навсегда сгорел бы Царьград, если б не строгий приказ султана Мехмеда Второго — молодого повелителя турок: город превратить в столицу Османской империи, Истанбул. Османской — по имени турок-османов. На землю бывшей империи крепко встала нога завоевателя, жестокого турецкого деспота Мехмеда — так турки произносили имя Мухаммед. Сотни тысяч людей оказались в рабстве, и, казалось, над про́клятым Константинополем нависло черное покрывало ночи. Вечной ночи. Все немусульманские народы империи обязаны были вносить в казну султана высокий налог с каждого мужчины. Кроме того, обязаны были бесплатно работать на строительстве крепостей, дорог, мечетей. Правда, Мехмед не тронул православного патриарха — тот так и продолжал жить в Стамбуле. Все земли знати были теперь владениями турок — зеаметами, тимарами, хассами, — различавшимися лишь по количеству прибыли, которую с них получали. Все нетурецкое население презрительно именовалось «райя» — стадо. Бежать бы надо подальше от дикого нравом султана всем христианам, однако… Однако льготный налоговый режим, послабления и даже прямая финансовая помощь ремесленникам и торговцам, среди которых, такое впечатление, не было ни одного турка, сделали свое дело. Армяне, греки, евреи, болгары — кого только не было среди стамбульских предпринимателей! Во, турок не было! Не к лицу им заниматься столь позорными делами. Война — вот настоящее дело, достойное мужчины-мусульманина. Ну и воюйте, черт с вами, или, вернее, иблис. А мы будем денежки делать! Вместо вас, дураков упертых. Так или примерно так рассуждали массами переселявшиеся в Стамбул купцы, мелкие торговцы, ремесленники. Армяне, евреи, греки…