— Что ж, пусть хоть так…
Следующим днем московское войско Василия Образца разбило на Двине-реке рать новгородскую князя Василия Гребенки-Шуйского да воеводы Василия Никифоровича. Не поддержали двиняне новгородцев, незачем им то было…
В тот же день Иван Васильевич, великий князь Московский, братьями да боярами уговоренный, гнев на милость сменил: согласился новгородское посольство принять.
Сам Феофил-владыко челом бил государю московскому, в грехах винился. Выкуп за пленников обещал — шестнадцать тысяч рублей, а в рубле тогдашнем сто серебряных денег новгородских было да двести московских. Вдвое больше того выкупа обещал Феофил, что когда-то уплачен был в Ялжебицах.
В шатер государев войдя, склонился владыко:
— Господине великий князь Иване Васильевич всея Руси, помилуй, Господа ради, виновных перед тобой людей Великого Новгорода, своей отчины! Покажи, господине, свое жалованье, уйми меч и огонь, не нарушай старины земли своей, дай видеть свет безответным людям твоим. Пожалуй, смилуйся, как Бог тебе на сердце положит!
Выслушал речь Иван Васильевич, задумался. Тут и братья его, и бояре — кланяться начали, просили за Великий Новгород. Даже Филипп, митрополит Московский и всея Руси, грамоту государю прислал — пощадить просил Новгород.
Усмехнулся Иван Васильевич, бровки раздвинул гневливые — дескать, смилостивился, уговорам внемля. Объявил новгородцам:
— Отдаю нелюбие свое, унимаю меч и грозу в земле новгородской, повелеваю прекратити жещи и пленити и отпускаю полон без выкупа!
Кинулись в ноги новгородцы, валялись…
Договор заключили. По договору тому все с иными странами сношения новгородские — с этого дня только по воле князя великого были. Грамоты вечевые от его же имени выдавались и скреплялись его же печатью. Верховный судья во всех делах Новгорода Великого отныне — Иван Васильевич. Часть Двинской земли отдал Новгород да обязался заплатить «копейное» — что обещали. Иван, правда, милосердие явив, тысчонку скинул — и без того немало выходило…
Стенала выжженная земля новгородская, гордость и войско свое потеряв. Разорена была и обезлюжена, как еще никогда не бывала. Обессилен стал Новгород, обесчещен, как последняя распутная девка!
После жары — поднялся ветер. Целый ураган, буря! Срывал с уцелевших изб крыши, с корнями рвал деревья. Словно сама природа захотела вдруг разорить то, что еще не разорили московиты.
Жители Русы, что бежали в Новгород, возвращались после договора в город свой. По Ильменю-озеру плыли, на стругах да учанах малых, числом за две сотни. Налетела на озеро буря, перевернула суденышки — семь тысяч потонуло враз. Все за грехи наши, Господи…
Когда с радостной вестью посольство владычное вышло — заприметил Олег Иваныч человечка, из шатра Иванова выскочившего. В кафтанце богатом, в шапке беличьей… Обернулся невзначай человечек, стрельнул по сторонам глазами оловянными…
Ставр!!!
Но — откуда?
В шатре московитского государя!
Ставр тоже заметил Олега Иваныча. Узнал. Помахал издалека рукой, усмехнулся змеино. Снова в шатре скрылся.
Эх, хватать бы сейчас Ставра! Да поспрошать бы про Софью да про Гришаню…
Олег Иваныч усмехнулся невесело. Хватать! Самого уж схватили, как бы теперь не голову с плеч…
А к тому дело шло!
Гадюкой болотной пролез Ставр к великому князю. Что шептал — то неведомо, а только после того повелел Иван Васильевич доставить «иматого новгородца Олега» пред свои светлы очи.
— Зовут — пойдем, — пожал плечами Силантий. — Похоже, худо тебе придется, Олега. Ставр-от в почестях ныне у государя. Не знаю, смогу ли выручить.
Иван Васильевич в златотканых одеждах сидел посередине шатра в высоком кресле. Возраст — чуть помладше Олега. Лицо худое, смурное, глаза темные. Взгляд строгий, пронзительный.
— Ты ли новгородец Олег?
— Я, князь, — поклонился Олег Иваныч.
— Просят казнить тебя лютой смертию, знаешь то?
Олег Иваныч усмехнулся:
— Догадываюсь, великий государь. Даже знаю — кто! И почему — тоже.
В смурном взгляде московского властелина неожиданно проскользнуло любопытство:
— И почему же?
— Женщина, — развел руками Олег Иваныч, отвечал дальше без хитрости: — Одну мы женщину любим. Увез ее боярин Ставр, запрятал. Теперь и меня твоими руками жизни лишить хочет.
— А стоит ли любви такой женщина-то?
— Стоит, княже! — без раздумий, в сей же миг ответил Олег Иваныч и, представив боярыню, печально улыбнулся.
Усмехнулся Иван Васильевич, задумался. Поморгал глазами. Потом спросил, не Олег ли за Феофилом тайно в Новгород ездил. Узнал ведь откуда-то! Олег Иваныч украдкой бросил взгляд на Силантия — не повредить бы. Тот кивнул, говори, мол…
— Я, государь, — снова склонился Олег.
— И в обрат вернулся, как обещал… — протянул великий князь, — то похвально вельми. — Подумал немного. — Ну так вот, — молвил громко. — Живота человека новгородского Олега никому не лишать! Тебе, воевода Силантий, полоняника сего при себе держать, не отпускать никуда — на Москву везти! Там поглядим.
Подошел ближе к Олегу Силантий, шепнул в ухо:
— В ноги валися, чудо! Благодари за милость великую.
Ну, куда Олегу Иванычу деваться? Повалился, хоть и противно было. Да и то сказать — лучше в ногах чьих валяться, нежели глупой головы лишиться. Сгодится еще… Против того же Ивана. А в Москву, так в Москву! Между Москвой и плахой — уж лучше Москву выбрать, хоть и не вполне устраивал такой расклад Олега Иваныча…
В самое начало нового, 6980-го, лета, 1 сентября въехал Иван Васильевич в Москву. С победой въехал, до самых палат княжеских не смолкали крики приветственные. Радовалась Москва, государя своего славила криками да звоном благостным колокольным…
Неглинную проехали, Москву-реку — вот и Кремль белокаменный. Стены мощные, валы земляные, башни. Все то при Дмитрии Ивановиче, что татар разбил на поле Куликовом, строено. Допрежь него еще Иван Калита стены ставил, но те поменьше были, да не такие обширные. При нем же и палаты митрополичьи в Кремле, на площади Соборной, заложены были, и церкви. Каменный собор — отсюда и площади название — рядом с палатами княжьими и тут же, в уголке, — маленькая каменная церковь Святого Иоанна Лествичника скромненько притулилась, а напротив — Ризположения церковь, двадцать лет назад митрополитом Ионой возведенная, в память избавления Москвы от татарских полчищ Мазовши-царевича. Ночью жаркой июльской подошли татары злобные, да вдруг отступили внезапно, все добро награбленное в полях да на дороге бросив. Праздник как раз тогда был святой — Положение Ризы. В память того и названа церковь. Тоже небольшая, с одной маковкой.
Звонили колокола на площади. В соборе каменном да в Ризположения церкви. Из палат первый священник Всея Руси — митрополит Филипп государя встречать вышел. Одеяние да клобук златом сияли. Так и запомнили москвичи тот день: синее небо, желтое, золотом отражающееся в церковных куполах, солнце да колокольный звон, плывущий в пахнущем скошенными травами воздухе.