За Неглинной, от реки недалече, на богатом постоялом дворе Неждана Анисимова обедали. Белорыбица, сиг заливной, караси в сметане, пироги с визигой, блины с икоркой красной. Так, не бог весть что, скромненько. Запивали медком стоялым да мальвазией фряжской. Вернее, обедали-то двое: государев дьяк Стефан Бородатый да новгородский боярин Ставр. Сам хозяин лично за столом прислуживал, из горницы красной всех прочих повыгнав. Мордастый, приземистый, бородища лопатой. Редкие волосенки на плешь гребнем зачесаны. Кувшин изрядный с мальвазией из подвалу принес — на стол поставил с поклоном, ушел, дверь затворив. Малую щелку оставил — припал ухом.
— Хорошо ли слыхать?
Отпрянул от двери Неждан, ругнулся. Митря Упадыш, боярина новгородского человек, улыбаясь, сзади стоял, ножичком кривым играя… Пришлось отойти от двери-то.
Пообедав, рыгнул сытно дьяк, боярину кивнул благостно. Посидел немного, мальвазию смакуя. Потом достал из калиты на поясе монету серебряную — деньгу новгородскую. Поставил на ребро, щелкнул ногтем. Завертелась монета, упала со стола на пол со звоном.
— Все, друже боярин Ставр Илекович, — прихлопнув монету сапогом, усмехнулся в бороду дьяк. — С деньгой бесчестной кончать пора — смысла нету боле! Помог ты нам много и многажды же. Мыслит великий государь — и еще, ежели надо, поможет Ставр. Так ли?
— Храни Господь государя великого, Ивана Васильевича, многая ему лета! — растянув узкие губы в улыбке, кивнул Ставр и вновь наполнил рубиновым терпким вином бокалы из тонкого венецианского стекла. Он и без бородатого дьяка знал, что сильно помог московскому великому князю. И деятельно руководил шпионским центром, и мутил воду на вече, и готовил облыжные обвинения самых знатных бояр — хоть бы вот Борецких да Арбузьевых — и, конечно, как мог, подрывал экономику Новгорода, по прямому указанию великого князя пуская в оборот фальшивые серебряные монеты. Последнее занятие больше всего нравилось Ставру — доходу приносило изрядно. Жаль, очень жаль было начинать обманывать грозного московского государя — да делать нечего — прекращать выпуск фальшивок боярин Ставр вовсе не собирался. Получше затаиться — то другое дело.
Распрощавшись с государевым дьяком, Ставр, взяв в руки недопитый бокал, подошел к распахнутому окну, выходящему на двор и дальше, на Неглинную. Горница располагалась на втором этаже в деревянном тереме, украшенном затейливой резьбой. Вообще, весь постоялый двор Неждана не так давно, после очередного пожара, был заново выстроен из смолистых сосновых бревен. И главная, рубленная в лапу, изба, и резное крыльцо, и терем, и хозяйственные постройки — амбар, конюшня и баня. Высокий заостренный тын опоясывал двор по периметру, воротами выходя к Неглинной, где был устроен небольшой вымол — пристань. Богатый был двор у Неждана — хоть куда двор. Только вот про самого Неждана молва худая ходила. Скопидом был на всю Москву известный. Люди говорили — за медяху удавится. Ладно, слуг, — жену родную в бедности держал беспросветной да тиранил ежечасно. Как и Ульянку, свояченицу, девку молодую, с полгода тому на Москву с Новеграда приехавшую. Казнили тогда в Новгороде вощаника Петра — Нежданова тестя. Узнав про то от Ульянки, погоревал немного Неждан — мастерскую-то вощаную в новгородскую казну по суду забрали. Потом махнул рукой — ну ее, мастерскую эту, за ней всяко пригляд нужен, а какой тут, к ляду, пригляд — сам на Москве, а мастерская в Новгороде. А девчонка — что девчонка? Воли ей не давал Неждан особо, работать заставлял — и в будни, и в праздники. Как появилась — сразу ей сказал: у нас, мол, указ такой — все работают. Вот и работала Ульянка… Дел много было: за постояльцами уследи, постелю взбей, с утра — уток, куриц, гусей накорми, к обеду двор подмети, после обеда — пока почивает хозяин — столы начисто выскреби, к вечеру полы везде намой, к ночи… К ночи и отдохнуть можно — молитву творя, да кланяясь — набожен был Неждан. Только не получалось отдохнуть к ночи Ульянке — от усталости без сил на сундук за печкой валилась — там и спала-отсыпалась. С утра — опять то же самое. Плакала украдкой за печкой Ульянка, тятеньку казненного вспоминала, Новгород родной да Гришаню. Гликерья — сестрица старшая, от мужа тайком, Ульянку голубила — то пряник даст, то заедку сладкую сунет. Странно, но от жизни такой не спала с лица Ульянка — наоборот, похорошела, расцвела, заневестилась. Видно, возраст такой подошел, по ночам сны греховные снились. Утром-то и помолиться как следует некогда — работа ждет, вечером — невмоготу, в сон клонит. А Неждан-то сластолюбцем оказался. Он и ранее от жены налево похаживал, на законы наплевав Божески, а уж как Ульянка появилась — ужом увивался Неждан. То ущипнет, то погладит, а то однажды зажал в чулане, задрал юбку… не учел, дурак, что Ульянка девка-то новгородская, ученая. Огрела по лбу поставцом да еще законы прочла, как сумела:
«А всех дел горше есть блуд: всяк бо грех проче тела есть, а блудем свое тело осквернити, тоя бо скверны! Аще муж от жены блядеть…»
Испугался Неждан — не ожидал такого — ко лбу деньгу приложив, вылетел из чулана. С той поры не приставал боле к Ульянке — облизывался только да работой гноил…
Посмотрел в окно Ставр-боярин, допив вино, бокал на стол поставил. Дверь распахнув, высунулся:
— Митря!
— Тута, батюшка!
— Дверь прикрой, шильник!
Ставр понизил голос:
— После обеда пойдешь в Кремль, в приказной палате сыщешь дьяка Стефана Бородатого, отдашь ему вот это… — боярин снял с пальца серебряный перстень, — скажешь — забыл-де, обедая. Еще скажешь — пускай государю напомнит про шпыня одного новгородского, что полоняником почетным у господина Силантия живет. Дескать, зело вреден полоняник тот да колдун, сказывают, как бы не навредил государю… Чуешь, про кого речь?
— Про собаку бешену!
— Пусть так. Ежели встретишь вдруг собаку ту….
— Нож острый в сердце!
Ставр стукнул рукой по столу:
— Молчи, дурень! Нож… Хорошо бы, конечно. Но не сейчас, позже. Нельзя на Москве его живота лишать — государь московский строго-настрого приказал придержать покуда. Ежели ножиком — сразу догадаются, кто… Тут хитрей надо. Ладно… Ежели встретишь, сразу ко мне — докладывай… А там ужо посмотрим. Уразумел?
Митря поклонился низехонько:
— Уразумел, батюшка-боярин!
— Ну, в путь тогда.
Ужом болотным, в армячишке неприметном сереньком, выскользнул Митря со двора на Неглинной. С лодочниками на вымоле сторговался — чрез реку переправился за мзду малую…
Ставр-боярин походил по горнице, потянулся, зевнул сладко. Да в покои спальные отправился. Сам хозяин, Неждан, впереди бежал угодливо, светил свечечкой — темновато было в покоях-то, оконца узенькие ставенками кленовыми заперты. Темно. Дак и на что в спальне светлость-то надобна?
Поклонился Неждан, свечку на лавке оставив, вышел. Постелю направить Ульянку-девку к гостю прислал.
Вошла Ульянка — черна коса, глазки голубеньки. Лицо белое, ресницы длинны, кверху загнуты. Рубаха белая да сарафан синий, тонкий. Под сарафаном — тело молодое, девичье, сладкое. Как нагнулась — захолонуло сердце у Ставра. Подошел сзади, за плечи обнял: