— Может, вытянуть зуб-то?
Олег Иваныч только головой покачал, показал на руке три пальца — три, мол, зуба, и все доходят. Вот заговор бы какой помог, верно…
Почесал Терентий бороду, подозвал Степанко:
— Чти, отроче!
Поклонился Степанко волхву, в закуток Олегов зашел, примостился на лавке, начал нараспев:
— Иду я не улицею, не дорогою, а по пустым переулкам, по оврагам, по болотинам. Навстречу мне заяц. Заяц ты заяц, где твои зубы? Отдай мне свои, возьми мои. Иду я не путем-дорогою, а сырым бором, темным лесом. Навстречу мне серый волк. Волк ты, серый волк, где твои зубы? Вот тебе мои зубы, отдай мне свои. Иду я не землею, не водою, а чистым полем, цветистым лугом. Навстречу мне старая баба. Старая ты баба, где твои зубы? Возьми ты волчьи зубы, отдай свои выпалые. Заговариваю я зубы, крепко-накрепко у… Звать-то тя как, запамятовал? Олег Иваныч? …У Олега, свет Иваныча, по сей день, да на веки вечные! Ну, как, человече?
Постонал Олег Иваныч, поворочался на лавке. У очага Терентий-Кодимир с Ограем да парой разбойничков носом клевали, заговор Степанкин слушая. Приоткрыл левый глаз Олег Иваныч:
— Чуть лучше мне, — сказал, — да уж больно громок ты, отрок. Потише чти.
Пожал плечами Степанко, потише так потише.
— Заря зарница, красна девица, полунощница! Во поле заяц, на море камень, на дне Лимарь. Покрой ты, зарница, мои зубы скорбны, рубахой своею от Лимаря, за твоим покровом уцелеют мои зубы…
— Тише, тише, не так громко… — шептал Олег Иваныч.
У очага вроде молчали. Нет, вот поднялся кто-то… Зевая, завалился на лавку. Кодимир-нехристь. Парнишечки тоже к стеночкам привалились. Чти-чти, отрок…
— Враг Лимарь, откачнись от меня, а если будешь грызть мои зубы белые, сокрою тебя в бездны. Слово мое крепко! Ну? Легче ли?
Кивнул Олег Иваныч, на лавке чуть приподнялся, выглянул… Ага — повалились все, спят. Нет, не все. Ограй, черт лысый, нет-нет, да и зыркнет глазом.
— Почти-ко еще, отроче…
— Матушка-крапивушка, есть у меня Олеже свет Иваныч, есть у него на зубах черви…
— Стой, какие такие черви?
— Да это слово такое, в заговоре. Ты не вникай особо… Сейчас я крапивки принесу, к ногам привяжу — утром все как рукой снимет.
Отрок дернулся было к очагу, но Олег Иваныч быстро схватил его за руку:
— Как братец твой, Ратибор, поживает?
Вздрогнул отрок, скривился.
— Плохо, — прошептал горестно. — Не живет вовсе. В прошлую зиму шпыни какие-то живота лишали. И сестер… Глукерью, Мартемьянку, Лыбедь… Лыбедь-то совсем дите была…
Степанко низко склонил голову, длинные волоса его упали на лоб, скрыв выступившие в уголках глаз слезы.
— Все одно найду убивцев, — твердо заявил он. — Все одно… Хоть до смерти искать буду.
— Ты как у татей-то оказался, Степа?
— Да как… — отрок пожал плечами, откинул со лба челку. — Деревню нашу пожгли, братьев-сестер убили. А родителев уж давно не было. Вот и пригрел Терентий — Кодимир-волхв, чтоб ему… Ну, да то пустое. Тебе говорю так — добро твое помню. Знай — нехорошие люди Терентий с Ограем, а есть у них еще подельники — те совсем худы: один зверь зверем смотрит, другой — с бороденкой козлиной…
— Постой, постой, — поднял руку Олег Иваныч. — С бороденкой, говоришь, козлиной? А как зовут его, знаешь?
Задумался Степанко, голову почесал:
— Того, что с бороденкой, — не знаю, хоть и частый он гость у Терентия, а звероватого, кажется, Матоней кликали.
— Матоня!
— Знаешь его, человече?
— Кажется да… причем не только его.
Задумался Олег Иваныч — ситуация-то неожиданно оказалась еще хуже, чем он предполагал. Всякими возможными осложнениями чреватая.
— Бежать тебе надобно! — шепотом посоветовал Степан. — Бежать!
Последние слова Степанко прошептал столь яростно, что зашевелился на своем ложе волхв.
— Тсс! — Олег Иваныч закрыл отроку рот рукою. — Сам знаю, что бежать… Ты-то пойдешь со мною?
— Куда? — отрок тоскливо взглянул в сторону. Видно, не очень-то сладко жилось ему у разбойного волхва Кодимира. Хоть и была надежда на Олега Иваныча слово…
Словно в ответ на его печаль, где-то неподалеку в лесу, за островом, снова завыл волк. Заворочался, заругался на лавке Ограй — лысый слуга волхва.
— Воет и воет, — поежился Степанко. — Не первый день уже. Ребята говорили — недавно в Силантьеве — это деревня тут, рядом с Явженицами — волк младенца унес. Врут! — отрок невесело усмехнулся: — Не волк то, оборотень! Сытые сейчас волки-то, а этот… Ишь, развылся…
— Хо! Так я не очень и далеко, оказывается. Как, говоришь, деревня-то прозывается?
— Силантьево. По хозяину новому, человеку служилому. А что?
— Да так, — Олег Иваныч поднялся на лавке, пристально взглянул на отрока: — Скажи-ка, Степа, хочешь ли отстать от татей?
— Хочу, — с надеждой прошептал отрок. — Да только некуда. Ни родных у меня не осталось, ни знакомых каких…
— Найдем знакомых. Слушай…
До утра почти прошептался Олег Иваныч с отроком, на спящих татей косясь. Воспрянул духом Степанко, про Силантия Ржу услышав. И так-то по округе про Силантия молва хорошая шла. Справедливым показал себя хозяином, мужичков зазря не обижал, наоборот — привечал всячески. Да и у государя в чести — сунься кто! Охотиться страсть как любил — то Степанке любо, сам охотник. Эх, хорошо бы к Силантию…
— В холопы обельные не пойду, — качал головой отрок. — А в служки — пожалуйста! Да по охотницкому делу…
— Кто ж тебя вяжет в холопы-то? К чему приучен, тако и там будешь. Чай, знаешь зверье-то всякое?
— А как же! И берлоги, и тропинки звериные. Вот только… — отрок смутился, — ведун я, хоть и крещен был когда-то.
Замолк Олег Иваныч. Сказал, подумав:
— Ничего, что ведун… был. То не главное. Молись чаще Господу, Степа! Он простит. Да в монастырь какой сходишь, покаешься…
Решили вдвоем уходить, сразу. Сперва-то Олег Иваныч планировал Степана в Силантьево отправить, обсказать, что да как. Да, вишь, в последнее время не отпускал от себя отрока волхв Кодимир, не доверял, видно.
Целый день притворялся Олег Иваныч — словно зубами маялся. К вечеру заснул вроде. К тому времени Степанко тут же, на острове, рябчика запромыслил жирного. Разделал, побросал в котел, сыпанул вместо соли (не было соли-то, кончилась) приправ разных поболе. Столько сыпанул, что, как поели, сморил шильников сон. И волхва, и слугу его, Ограя, и двух парней-разбойничков. Храп стоял — святых выноси, хоть и не простая изба то была, а капище поганое.
На дворе тьма-тьмущая, хоть глаз коли. То беглецам на руку — Степанко болотные тропы — глаза завяжи — знал, а кто прочий… поди-ка, пошастай! Сгинешь в трясине холодной, не ходи к бабке! Правда, насчет Терентия опасение было — болото не хуже Степанки знал волхв — как бы не проснулся не вовремя. Потому — поспешать надо было.