Пахнуло смрадом — рядом тянулся кожевенный ряд: шкуры ягуаров, пум и лисиц, только что содранные и дубленые, знаменитый «мексиканский тушкан» — разноцветный кроличий пух, связки перьев — красных, желтых и голубых.
Нет, похоже, и здесь ничего.
— Может, сами нарисуем крест, вот хоть на пирамиде? — предложил Гриша. — Как тогда, в Магрибе… Напишем, где нас искать.
Олег Иваныч с сомнением покачал головой. Вряд ли это сработает — не могут же все христиане Мехико (если они, правда, здесь есть) знать русский! Дай бог, молитвы читают, а уж, чтобы надписи разобрать… Да и не потерпит рыночная стража такого безобразия — враз соскребут надписи. К тому же — как рисовать-то? Прямо сейчас вот, средь бела дня? Охранников еще попросить, чтоб на стреме постояли?
— Ну, а как же тогда? — Гриша расстроенно огляделся по сторонам, принюхиваясь к аппетитному дымку, поднимающемуся над жаровней, чуть в стороне от кожевников.
— Подумаем. — Олег Иваныч посмотрел туда же. Показав на жаровню, ткнул в бок подошедшего охранника-«ягуара». Тот улыбнулся, кивнул.
Взяв по паре тамалли — небольших пирожков с мясом, фасолью и перцем — все, включая воинов, наскоро перекусили. Подозвали мальчишку с водой. Небольшого, худющего, с огромными черными глазами. Олег Иваныч задумчиво посмотрел на него, затем перевел взгляд на Гришу, поинтересовался:
— У них, кажется, школы какие-то есть?
— Есть. — Григорий кивнул. — Кальмекак называются. И еще эти, тельпочкалли, но те больше для воинов.
— Вот бы нам посмотреть хоть одну. Как думаешь, разрешит князь?
— Думаю, разрешит. — Гриша задумчиво взглянул на Олега Иваныч и вдруг задорно улыбнулся: — Понял, понял, понял, Олег Иваныч, зачем тебе ихние школы! Не иначе, хочешь с ребятами договориться, чтобы те в местах людных кресты животворящие нарисовали, так?
— Ну, так.
— Неплохо придумано. Никто и не заподозрит ничего — подумаешь, ребятишки балуются. Только вот как договариваться будем?
— Ну, уж это дело техники. — Олег Иваныч махнул рукой. — Нам, главное, в школу попасть. О! Знаешь, что? Как объявится Тускат, скажем, что ты в Новгороде отроков учил, в общем, учитель. Есть у них такое слово?
— Есть. Пипильцин называется. И наука целая о воспитании, Майотлак рассказывал. Как же она… тлака… тлакауэ… тлакауа… Тьфу-ты, и не выговоришь.
Гриша сплюнул и неловко выронил недоеденный тамалли, запачкав соусом плащ — синий, с желтыми рожами из птичьих перьев — накинутый прямо на рубаху. Олег Иваныч тоже ходил так же — кафтан не надевал, уж больно жарко, в рубахе-то спаришься, ну а местный перьевой плащ — он хоть лишнюю тень дает, все приятно. Плащ Олега Иваныча был переливающимся, ярко-красным, с белыми перьевыми вставками. Подобная расцветка воеводе не очень нравилась — он никогда не болел за «Спартак» и предпочел бы другой плащик — сине-бело-голубой. Ну, уж какой подарили… Хотя, можно ведь и другой купить, вернее, обменять: какао-бобы есть.
— Пойдем-ка, Гриша, плащи посмотрим.
Пройдя мимо строительных рядов, где продавались деревянные балки, камень, известка и разнообразная мебель, они свернули влево и, обойдя часть рынка, примыкающую к Астауалько, оказались перед продавцами тканей. Набедренные повязки, юбки, плащи — синие, зеленые, ярко-желтые, голубые. Дешевые — из волокон агавы, более дорогие — из хлопка. Занавески, одеяла. Пряжа. Напротив — ряд составителей мозаик из птичьих перьев. Именно такие мозаики украшают плащи аристократов-пилли и щиты прославленных воинов. Олег Иваныч выбрал подходящий по виду плащ — какой и хотел: светло-голубой, с изображением морских раковин, отороченный двумя рядами перьев — белых и темно-синих. Не хватало еще изображения футбольного мяча и надписи — «Зенит — чемпион». Олег Иваныч усмехнулся, оглянулся на Гришу. Тот, застыв как изваяние, недвижно смотрел в сторону.
— Эй, Гришаня.
Григорий вздрогнул, обернулся:
— Посмотри-ка туда, Олег Иваныч, — тихо сказал он, незаметно от воинов-«ягуаров» кивая на последний ряд составителей мозаик.
Олег Иваныч взглянул… Вздрогнул. Не может быть! Хотя они, в принципе, надеялись на что-либо подобное. Но чтоб такое!
В обрамлении светло-синего кроличьего пуха, на лицевой стороне дорогого плаща красовалось великолепное по исполнению и яркости красок изображение особо почитаемой на Руси Тихвинской иконы Божьей Матери, выполненное из птичьих перьев.
— Господи, поистине, велики чудеса Твои! — перекрестившись, благоговейно прошептал Олег Иваныч.
И вот уже звезды окружили молчание ночи,
И медузы рассыпались на отмели звездами,
И знамения нашей ацтекской судьбы, упав,
Догорели…
Далия Мендоса.
Плавится воск.
На розовых лицах жрецов,
На лицах убийц —
Предвкушение новых побед.
Это обряд.
И жертву никто не спасет…
М. Борзыкин, «Мы за мир»
Небо горело пожаром. Оранжевое солнце проваливалось в горные пропасти за городами Тлакопаном, Такубой и Чапультепеком, что располагались к западу от Теночтитлана. Быстро темнело, как всегда в тропиках, с гор задул свежий ночной ветер. Запели, загундосили комары, набрасываясь на припозднившихся прохожих. Жители города готовились ко сну, хотя кое-где еще слышалась музыка, а во дворцах пилли она иногда вообще не умолкала всю ночь, вызывая справедливое нарекание старост-кальпуллеков. А поди их успокой, попробуй, этих долбаных аристократов, как бы сами кого не успокоили. Вот и сейчас постояли воины городской стражи напротив роскошного, украшенного резными изображениями богов здания, послушали завывание свирелей да грохот бубнов, плюнули и направились на южную окраину, в район Мойотлан — комариный. С кварталами общинников-масеуалли вообще было легче: под страхом сурового наказания по ночам им полагалось спать, а не плясать или декламировать стихи, как поступали аристократы-пилли. Потому и в общинах-кальпулли ремесленников по ночам было тихо — только доносились приглушенные расстоянием гимны, что пели молодые жрецы на вершине теокалли во славу богов. Жрецы пели всю ночь напролет, и горе тому, кто осмеливался вслух покритиковать содержание песен или голоса исполнителей. Таких, правда, и не находилось. Еще бы — враз сбросят вниз с пирамиды, уже без сердца, а то и без кожи!
Осторожно обогнув канал, стражники перебрались в Мойотлан по узенькому мосточку и, прислушиваясь к далекому пению жрецов, направились в сторону южной дамбы, вдоль по дороге, ведущей в ближний пригород — Акачинанко. После Акачинанко дорога раздваивалась, поворачивая влево — к Койокану и вправо — к небольшому старинному городку Истапалапану, что у подножия Звездной горы Ситлальтепетль. Со стороны Акачинанко доносились крики — видно, местные уже успели набраться октли по случаю храмового праздника, причем набрались изрядно — многоопытный начальник стражи на слух квалифицировал степень опьянения акачинанкцев в размере «трехсот кроликов». А это, если пользоваться терминологией водки «Русский размер», соответствовало стадии «опоздали на метро».