Несмотря на муторную погоду, Киев давно уже проснулся, шумел у пристани Торг, кричал рынок и на Подоле, шныряли средь торговых рядов мальчишки — торговцы горячим сбитнем, пирожники, квасники:
— Эх, и сбитень, горячий, пахучий, на травке муравчатой!
— А вот пироги, с пылу с жару, лепешки рассыпчатые!
— Кваску не желаешь отведать ли, человече?
— Не желаю, — отмахнулся высокий белобрысый парень, тут же закашлялся, прикрыв лицо рукою, свернув, скрылся в толпе. Эх, не нужно было идти через рынок, да так к Копыреву концу ближе получалось. Однако, кажется, не узнали пока. Пока не узнали… Интересно, сколько еще можно будет таиться? Белобрысый вздохнул. Сейчас-то еще ладно, а как на весну повернет да пригреет солнышко? Да и сейчас — вона, почитай, на торгу все сбитники-пирожники-квасники Мечиславу-людину мзду платят. Не говоря уже о колпачниках, эвон, стоят, в кучу сгрудившись, рыщут глазенками, дурачков выискивают. Да, пожалуй, и нашли — длиннобородого мужичагу с конем. По виду — смерд. Эх, зря ты ляму-то раззявил, бородище! Выиграют у тебя все, обманут — и пойдешь себе обратно пешком, без коня, да кабы еще и не голым. Впрочем, твое дело. Отвернувшись от азартно обступивших заезжего смерда колпачников, белобрысый быстро пошел прочь.
Миновав вечевую площадь, свернул в узкую улочку — жестянщиков, проскочил мимо кузни и, обойдя грозно возвышающиеся на горе укрепления Градка-детинца, спустился к Копыреву концу — не самому худому району Киева, заселенному преимущественно торговым людом. Прибавив шаг, улыбнулся чему-то и, завернув за ограду, оказался у приземистого здания постоялого двора. Войдя, поклонился, крикнул весело:
— Здорово, дядько Зверин!
Хозяин двора — коренастый, заросший волосом почти до самых глаз — буркнул в ответ что-то не особо приветливое. Вошедший не обиделся, уселся за длинный стол, шутливо толкнув плечом тощего неприметного мужичка в теплом бобровом плаще внакидку:
— Почто грустишь, дядько Микола?
Мужичок лишь махнул рукою да подвинул парню кружку:
— Пей, Ярил, угощаю.
— Вот, благодарствую! А то от Зверина покуда дождесся…
Белобрысый с видимым удовольствием отхлебнул хмельной сикеры, стрельнул глазами по гостевой зале.
— А зазноба твоя возле очага крутилась уже, — усмехнулся Микола. — Раненько, видать, поднялася. — Он снова грустно потупился. — Эх, жи-и-знь…
— Что, в колпачки на торгу сыграл? — участливо поинтересовался Ярил. — Говорил ведь тебе.
Микола лишь махнул рукою. Ярил поднял кружку, улыбнулся широко, почувствовав, как легли на его плечи нежные девичьи руки.
— Пришел уже, Яриле? — смуглая темноокая девчонка с длинной черной косою ласково провела ему ладонью по щеке. Из дальнего угла подозрительно обернулся Зверин. Девчонка тут же отдернула руку.
— Пришел, Любима, — обернувшись, подмигнул деве Ярил. — А чего на пристани делать-то? Досок не подвезли — сыро.
Любима бросила быстрый взгляд на хозяина двора:
— Погоди, вот с обеда ляжет почивать батюшка, поговорим, ладно?
— На то и надеюсь, — усмехнулся Ярил, провожая влюбленными глазами идущую вдоль длинной скамьи деву. Ох, и краса же! Смуглява, черноброва, стройна, а уж коса — черная, словно беззвездная ночь. Жаль, конечно, батюшка ее тот еще мерин. Не особо-то возлюбил он недавно вернувшегося из дальних северных краев парня, хоть и водилось у того попервости серебришко. Правда, недолго. Справил Любиме подарки — браслеты, кольца височные, ожерельице златое. Было серебришко — и нету. Снова гол как сокол, как и не уезжал никуда. Старым промыслом заниматься — мошенничать — уж и не лежала душа, да и не дал бы Мечислав, быстро прознал бы. Подумал-подумал Ярил да нанялся в артель плотницкую, куда ж еще-то? Навык есть, работа хоть и тяжелая, да веселая, вольная, сам себе, почитай, хозяин: хочешь — работай, не хочешь — скатертью дорога. За сезон неплохо заработать можно. Правда — не сезон еще, не сезон. Вот и косился Зверин — Ярил Зевота? Да на что такой зять — голь-шмоль-теребень? Другого искать надобно, вот, говорят, Харинтий Гусь овдовел недавно — купчина знатный. Шесть больших ладей у Харинтия и хоромы не хуже боярских! Вот бы кого в зятья. Правда, поговаривают, всегда хватало жен у Харинтия, да вот сейчас задумал сразу троих в дом привести. Вот тут-то и вспоминал Зверин о христианах — поклонниках распятого Бога, коим только одну жену разрешалось имети. Хорошо б и Харинтий был таким вот христианином — ужо тогда бы… Зверин вздохнул, украдкой посмотрев на дочь.
Ярил еле дождался полдня. Уж и не вытерпел, вышел с постоялого двора на улицу — хоть и лепил снег — прогулялся, до Подола не доходя, вернулся весь вымокший, да как раз вовремя — косматый Зверин почивать улегся, не слыхать его было в зале. Оглядевшись по сторонам, парень обошел стол и юркнул в неприметный дверной проем, ведущий в полутемные покои, освещаемые чадящим светильником. Почти на ощупь поднялся по лестнице вверх, в небольшой закуток с широким сундуком-ложем, покрытым мягкими бобровыми шкурами. На сундуке, повернувшись к маленькому, затянутому бычьим пузырем оконцу, сидела дева в узкой червленой тунике, надетой поверх длинной рубахи и подпоясанной желтым витым пояском с кистями.
— Любима! — прошептал Ярил, откидывая закрывавший закуток полог из толстой узорчатой ткани.
Девушка обернулась, стрельнув темными глазами, иссиня-черные волосы ее стягивал серебряный обруч. Увидев вошедшего, Любима радостно улыбнулась:
— Яриле!
Зевота крепко обнял ее, целуя в губы.
— Тише, тише… Еще войдет кто-нибудь, — оглядываясь, девушка чуть оттолкнула парня. — Не отпускает батюшка за тебя, — погрустнев, шепнула она.
Ярил пожал плечами:
— Так я еще и не сватался!
— Ты-то не сватался, а вот другие… — Любима махнула рукой.
— Кто же? — насторожился парень.
— Да не бойся, батюшка всем от ворот поворот дал. Не по нраву пришлися… — Немного помолчав, девчонка вдруг лукаво улыбнулась: — Правда, я сама ему на ушко до их прихода много чего про женихов тех нашептывала, да не врала, почитай, говорила всю правду. А допрежь того Порубор помогал, выспрашивал.
— И как Порубор поживает? Что-то давненько его не видел.
— На охоту опять кого-то повел. Сказал — княжьих.
— Подзаработает парень… А когда вернется, не сказывал?
Любима пожала плечами:
— Кто знает? По этакой-то погоде, может, и к вечеру придет, если к дружку своему не заскочит, Вятше. — Девушка вдруг тихонько засмеялась и, обхватив Ярила за шею, шепнула на ухо: — А ты про Порубора просто так спрашивал?
Юноша вздрогнул и тоже рассмеялся: ну, умна дева, догадлива. Конечно же, не просто так он про Порубора выспрашивал, дело к нему имел небольшое. Хотел Ярил летом заимку сложить в тех местах, куда Порубор людей знатных на охоты водит. Все честь по чести: просторная изба с конюшней, частокол от зверья всякого, амбары — этакий постоялый двор, только не для купцов, а для охотников. Он хозяин — за сезон серебришка подкопить можно, и от гостей, и самому охотой промыслить. А потом уже и свататься. Не голь-шмоль какая-нибудь — хозяин! Пожить однова там, в лесу, с Любимой, можно и делянку распахать, да завлечь крестьян-смердов, со временем оно и получится, как задумано. А в Киеве — Ярил то хорошо понимал — ему жизни нет, покуда Дирмунд-князь властвует. Мечислав-людин, враг Ярилин давнишний, князя — доверенное лицо, вот так-то! Мечислав мстителен, не даст заниматься никаким делом — не убьет, подослав людишек, так разорит! А про заимку-то покуда еще прознает, да, может, и не прознает вовсе. Вот бы и хорошо все устроилось — и дело верное, и рядом с Киевом, с Любимой! Надоело уже Ярилу на чужой сторонушке счастья да богатства пытать, никак не хотел он больше расставаться надолго с суженой.