Не слушая его, Ладислава уже собирала одуванчики. Потом присела у большого серого камня. Странный был камень, серый, угловатый, поросший седым мхом. Его словно бы поставили здесь специально, подняв из густой травищи.
Пойдем, девоньки,
Завивать веночки! —
сплетая венок, вполголоса напевала девушка:
Завьем веночки,
Завьем зеленые.
Надев на голову желтый венец, она обошла камень, направляясь к спящему отроку… И вдруг, замерев, тихонько позвала:
— Диша!
Дивьян отозвался сразу, словно и не спал вовсе. Встав, подошел к камню. Ладислава кивнула:
— Смотри.
На обращенной к лесу стороне камня были выбиты три линии. Две шли параллельно — левая подлиннее, правая покороче, верхушки их были соединены третьей.
— Руна? — шепотом спросил Дивьян.
— Не знаю, — честно призналась девушка. — Та, что на озерном лугу, точно руна, я такие видала. А эта… Не знаю. Но кто-то же ее зачем-то выбил? Была раньше?
— А леший ее знает, — отрок пожал плечами. — Я тут, почитай, зимой только и бывал, а зимой и камня-то не видать. Ну что, пошли?
— Пошли, — задумчиво кивнула Ладислава. — Срисовать бы ее, да нечем.
— И так запомним, — усмехнулся Дивьян, вскидывая на плечо котомку с лыком. — Что тут запоминать-то? Одни палки какие-то.
Девчонка поежилась:
— Непонятно все это. Та руна — на пути от реки к нам, а эта… этот путь куда?
— К Куневичским погостам, к Капше-реке.
Дивьян шел впереди, стараясь не очень спешить, чтобы зря не утомлять Ладиславу. Понимая это, та старательно скрывала усталость и шла молча, экономя силы. В принципе, не так уж много и оставалось. Вон уже знакомая березка, вот тропа, речушка, а там, за холмом, озеро.
— Шуйга-река, — кивнул на речушку отрок. — Так и сестрицу мою звали — Шуйга… Которую… — Он вздохнул и остаток пути вообще ничего не говорил, только остервенело сбивал обломанной веткой попадавшийся по пути репейник.
Когда за деревьями замаячила усадьба, Ладислава вдруг осознала, что уже привязалась к этому месту, как к чему-то до боли знакомому, родному. Старый, чуть покосившийся — так и не сумели пока толком поправить — частокол, старая береза у ворот, колодец, мостки, крыши.
— Пришли наконец-то…
Войдя во двор, девушка скинула с плеч тяжелую ношу и только сейчас почувствовала, как сильно устала. Уселась у колодца, привалившись к срубу. Немножко посидела так, прикрыв глаза, — понимала, работы в усадьбе хватит. Вычесать старый лен, сварить похлебку, закоптить пойманную вчера рыбу, испечь ржаные, с кашей, лепешки — калиткад — да мало ли дел? Рассиживать-сидеть некогда.
Ладислава встала и вошла в избу. Усмехнулась, увидев, как Дивьян старательно чертит на стене у лавки линии взятым из очага кусочком угля:
— Похоже.
— Не похоже, а в точности так, — обиженно откликнулся отрок. — У меня глаз памятлив.
— Памятлив-то памятлив, — засмеялась девчонка. — А вторую руну ты уж совсем не так изобразил. Ну, которая на лугу. У нее вовсе вверх веточки, а не вниз.
— Нет, вниз! Я же помню.
— Нет, вверх. Если по-моему, вытащишь для меня старый мед с дупла.
— А там же пчелы!
— Боишься? А если по-твоему выйдет, я тебе буду песни петь, пока не уснешь.
— Жалостливые?
— Всякие. Согласен?
— Согласен. Поплыли, посмотрим!
Ладислава оказалась права — крайние линии руны действительно смотрели вверх, а не вниз, как предполагал Дивьян. Он, кстати, и носом не повел по поводу собственного проигрыша, стоял у пня, словно пес, принюхивался. Лада-чижа даже засомневалась — может, ну его, не посылать за медом?
— Земля, — обернувшись к ней, произнес отрок. Девчонка не врубилась.
— Что — земля?
— Вот, здесь, под ногами. — Дивьян кивнул на пень. — Вчера не было. А ну-ка…
— Осторожно, там змеи могут…
— Знаю.
Быстро раскопав корень со стороны руны, он засунул под пень руки, пошарил и с торжествующей улыбкой на лице извлек на поверхность несколько небольших кожаных мешочков. В мешочках оказались слитки серебра, железные наконечники стрел, разноцветные бусины, пара хорошо заточенных ножей и вяленое мясо.
— Схрон, — кивнул отрок. — Кто-то припас зачем-то.
— А там? Под камнем?
— Завтра пойдем. Сегодня уж поздно…
Под камнем тоже обнаружился схрон. Почти с тем же самым. Оружие Дивьян с Ладиславой забрали себе, а остальное закопали, как и было.
— Теперь опасаться надобно, — предупреждал на обратном пути Дивьян. — Опасаться. Чувствую, не к добру все эти руны!
На лютыя козни победителя явишася,
На крепкого ратника ополчившееся
Твоею силою языки все научивше,
Во единомышление совокупивше.
Стихотворные подписи к «Соборнику» 1647 г.
Приближался к концу веселый месяц травень, давно сошел лед с Волхова, зеленели берега, дули с юга теплые ветры, принося долгожданное тепло, пахнущее пряными травами. Ольха у ладожской пристани разрослась так, что почти не было видно покачивающихся на ласковых волнах ладей, не очень-то много их пока было, но ждали уже, ждали. Все чаще взбирался на крутой холм за мысом артельный староста Бутурля Окунь — высокий костистый мужик с худощавым лицом и бородою клочьями — высматривал корабли с юга, не идут ли… Не мелькнут ли за соснами паруса? А уж тогда пора… Пора бежать, засунув за пояс — чтоб не слетела — шапку, звать-собирать артельных — идет, идет караван, идут купцы-гости, хватит у очагов спины греть, пора и за работу. По первости-то, пока не устоялось, можно и цены поднять, особенно если кто из гостей впервой в Ладоге, потом-то не разбежишься, постоянные-то гости цену за погрузку-разгрузку хорошо знали. Ну, платили, не скупясь, главное было — перебить конкурентов, застолбить корабль первым. Хоть и меньше заработки, чем на волоке, да не намного, к тому ж многие из артельных мужики справные, с семьями не хотели расставаться, потому и прирабатывали в родном городе, не то — молодые парни. Этим-то все равно, эти и на волоке могут.
Взобравшись на холм, приложил Бутурля руку ко лбу, защищая глаза от солнца, глянул — пуста вода, не считая рыбацких челнов, зря пришел сегодня. Ну, делать нечего, посматривать все одно надо — первому углядеть. Уселся артельщик на пень, снял башмаки-постолы, развесив онучи на малиновых кустах, вытянул босые ноги — хорошо! Ветерок ласково дул с Волхова, солнечные зайчики скользили по синим волнам, покачивались челны. Пара рыбаков — было видно — пытались вытянуть сети, да что-то не ладилось у них — то ли рыба большая попалась, то ли зацепились за что. Долго наблюдал Бутурля Окунь за рыбаками, интересно было — вытянут али нет? Потом глянул на солнце — ух, высоко уже, оглянулся на излучину дальнюю… Кажись, белело что-то. Ну, да, точно. Паруса! Бутурля хлопнул себя по лбу — чуть ведь не проглядел, лешак старый, — подхватив постолы и онучи, бегом спустился к реке, замахал руками, узнав в ближнем к берегу рыбаке знакомца — старика Нехряя, перевозчика: