— Ну, братья мои, возблагодарили Господа, теперь и самим потрудиться можно.
Послушники загалдели:
— Ужо потрудимся, отче.
Отец Никифор принялся распределять послушников на работы.
— Ты, брат Андрей, и ты, брат Георгий, — в скрипторий, книжицу к вечеру до конца перебелите, ту самую, что недавно прислали с охотниками, хорошая книжица, Георгия Амартола сочинение, вечером читать будем. Вы, братья, — настоятель перевел глаза на остальных монахов — в лес, по ягоды — голубика с черникой зреют, запасем на зиму, насушим. После обедни, ежели Господь не дает дождика, все вместе огородец польем. Думаю, так оно верно будет.
— Верно, отче, — поддержали братья. Андрей с Георгием, грамоте зело вострые, направились в скрипторий — небольшую летнюю хижину, даже, скорее, навес над длинным столом, сколоченным из крепких дубовых досок. Другие послушники, прихватив плетенные из лыка корзины, оживленно переговариваясь, миновали ворота и направились по тропинке к лесу, в сторону Сярг-озера, куда и ходили обычно. Брат Григорий посмотрел им вслед, осторожно снял во лба божью коровку, выпустил — лети, мол. Господь миловал в это лето — комаров да слепней было мало, не то что в прошлом году, молитвами спасались да еще настоем из горькой коры дуба. Нынче совсем другое дело — почти что и нет кровопивцев, может, оттого, что молились чаще? Да, скорее всего — от этого. Вот хорошо бы еще окрестить закоренелых хундольских язычников — отец Никифор велел братьям их привечать, да и сам не чурался и частенько проведывал Хундолу. Вот и сейчас, похоже, туда собрался. Подошел к колокольне, запрокинул голову, взглянул на послушника глазами нездешними.
— Спустись-ко, брате Григорий, закрой за мною воротца.
Григория уговаривать долго не надо — вмиг слетел с башенки, пожелав настоятелю удачного пути, закрыл ворота на засовец. Хоть и нет здесь лихих людей, да мало ли… Ходили всякие слухи о поганых колбегах, да еще, говорят, кто-то побил на Воложбе-реке булгарских купцов с Итиля. Далеко, казалось бы, Воложба, не близко, да ведь это только на первый взгляд так кажется. Несколько дней пути — и вот она, Паша-река, а там и до Хундолы недалече.
Отец Никифор обернулся на полпути, помахал рукой послушнику, тот с улыбкой ответил, и вот уже высокая фигура настоятеля скрылась за белоствольным рядом берез. Хороший был человек отец Никифор, Добрый, внимательный, умный — и в вере Христовой истовый, настоящий подвижник! Много чего зная, много чего и рассказывал братии, и не только из священных книг. Говорил и о варягах, и о ладьях их с драконьими головами — драккарах, и о ромейском царстве, о далеких островах — Англии и Ирландии, о людях — рабах, вольных разбойниках — викингах, о королях и морских конунгах. И о киевском князе Олеге, что прозван Вещим. На свой лад называл князя отче Никифор, говорил не «Олег», а «Хельги», и было у него в этот момент в глазах что-то такое, словно бы вспоминал давнего-давнего друга. Григорий еще раз посмотрел на березовую рощу — настоятеля уж и не видно было — перевел взгляд в сторону ближнего леса, к озерку, где плескалась, играя, рыба.
Пройдя рощицей, Никифор остановился у опушки, прислушался. Никто за ним не шел — да и кому идти-то? Все было тихо, спокойно — стучал в лесу дятел, куковала кукушка, в кустах заливался трелью жаворонок. Перекрестившись, настоятель обители еще раз осмотрелся и быстро свернул с хундольской дорожки на еле заметную волчью трону, круто забиравшую к югу. Стало заметно темнее — березы сменялись елками, затем потянулись овраги, урочища.
Потом снова начался смешанный лес — березы, осины, сосны с елями, изредка встречались липы. Тропка — видно было, что ею пользуются не только звери, но изредка и люди, — то расширялась, то вновь сужалась, да так, что меж деревьями приходилось протискиваться, то ныряла в овраги, то взбиралась на холмы, то петляла, огибая болота. Впрочем, отец Никифор прекрасно знал путь — шагал уверенно, быстро, с ходу перепрыгивая небольшие ручьи и поваленные бурей деревья. Углубившись в чащу, он обошел небольшое болотце и, пройдя вдоль реки, вышел к озеру, противоположный берег которого терялся в утренней туманной дымке. Выйдя на мыс, заросший орешником и ольхою, настоятель напился озерной воды и, ополоснув лицо, уселся в траву, прислонившись спиной к большому плоскому камню. В прозрачно-голубых волнах, выпрыгивая за мошкарой, играла серебром рыба, крякая, шумно проплыла в камыши утиная стая. Маленькие, только что народившиеся утята — смешные, пушистые, — нагоняя родителей, неумело били об воду крыльями. Никифор с улыбкой наблюдал за ними и словно бы чего-то ждал. Между тем солнце постепенно забиралось все выше, вот уже засверкало над самой головой, и настоятель нетерпеливо привстал, оглянулся, походил по мысу, снова уселся, недоуменно покачав головой, Вытер со лба пот, опять подошел к озеру, ополоснулся…
— Бог в помощь, отче, — послышался негромкий голос.
Никифор обернулся.
— Ну, наконец-то! Давно тебя дожидаюсь, Дивьяне. Как нынче охота?
— Хуже, чем всегда. — Охотник Дивьян — молодой парень лет семнадцати, невысокий, жилистый, темнорусый, с круглым лицом и непонятного серо-зеленого цвета глазами — присел рядом, у камня. — Неспокойно нынче на Шугозерье, — скорбно поведал он. — Наволоцкий староста Келагаст опять начал мутить воду. Захватил себе Пялью, Куневичи, да и этого показалось мало — положил глаз и на мою усадьбу, усадьбу рода Конди. А я ведь, ты знаешь, бобыль. Куда мне одному против целого рода? В общем, нет у меня теперь усадьбы. Лучше бы, конечно, помереть в схватке, чем так скитаться… но ты ведь говоришь, что живой я принесу больше вреда коварному Келагасту.
— Куда как больше, — с улыбкой подтвердил Никифор. — Только зря ты все время думаешь о вреде, Дивьян. Думай о пользе, которую ты приносишь нам и всему делу великого киевского и новгородского князя.
— Князь далеко, — мрачно заметил юноша. — А здесь, в лесах, творятся такие дела, что и говорить не хочется. Совсем распоясался Келагаст. Сын его привел в дом десять наложниц из куневичских дев. И еще столько же хочет! Да и староста, говорят, не отстает от сына.
— Ты же сам принес весть о том, что князь Хельги собирается навестить с дружиной наши места, — осторожно произнес настоятель, — Знай, Дивьян, если бы ты не сообщал мне обо всем, что происходит в лесах да в Ладоге, Келагаст вошел бы в еще большую силу. Так что помни, ты делаешь нужное дело. Как Ладислава?
— Давно не был в ее усадьбе. — Дивьян улыбнулся. — Вот на днях собираюсь. Самому интересно, чего там нового, в Ладоге? Лада ведь все новости знает.
— Хорошая девушка.
— Еще бы! Сестрица моя названая. Жаль, первенец ее осенью сгорел в лихоманке, так я бы был уже дядькой.
— Да, жаль, — согласно кивнул Никифор и утешил. — Смерть младенцев, к сожалению, обычное дело. Она так и не присмотрела себе мужа?
Дивьян вдруг засмеялся:
— Не присмотрела. И не присмотрит, друже! Будто сам не знаешь, кого она любит?
Ничего не ответил Никифор, лишь молча кивнул. Потом поднял глаза, спросил: