— Ну, так это, может, ты его там не видал. Кстати, видел, как на тебя вчера пялилась Гурджина Злевска, пан Олег, — шляхтич с улыбкой погрозил пальцем. — Будь с нею поосторожней, пан…
— А что такое?
— Да так… — Ольшанский понизил голос. — Говорят, пани Гурджина — любовница самого короля Казимира!
Олег Иваныч только присвистнул. Ну и что, что любовница? Отбивать-то ее он у короля совсем не намерен! Однако занятное вышло приключение.
По несколько помятому виду новых знакомцев и по той поспешности, с которой они приникли к вину, Олег Иваныч понял, что спрашивать их об отроке — дело зряшное. Да бог с ним, может, что-нибудь другое подозрительное вспомнят…
— Подозрительное? — Кшиштоф пожал плечами. — Да нет, ничего вроде… Стой, пан! Кобзарь! Вот кто подозрителен — зборовку играть не умеет! С другой ноты начал, да и вообще — не в той тональности… Это что за кобзарь такой, что зборовки не знает?
— Да, кобзарь очень подозрителен, — затряс черной шевелюрой Гвизольфи. — И не только тем, что не знает известных канцоне… — таманский итальянец потянулся к кувшину — промочить горло.
— Я видел много слепцов, досточтимый синьор Олег, — выпив, продолжал он. — Я тебе скажу, этот кобзарь — очень странный слепец. Было похоже, что он словно бы нас рассматривал… Да и вообще — вышел из корчмы впереди мальчишки-поводыря!
Олег Иваныч задумался. А ведь точно! И ему самому ведь показалось тогда, будто кобзарь смотрит на него из-под низко надвинутой на самые глаза шляпы.
Но где его искать-то теперь — этого чертова кобзаря?
— А чего его искать? — усмехнулся шляхтич. — Кобзари эти, скоморохи, дудари всякие, завсегда на Ярохином дворе ошивались. Пойдем, пан Олег, вместе сходим, хлопца твоего поищем!
Вместе? Кто б отказывался…
— Кстати, пане Ольшанский, — вспомнив, на ходу поинтересовался Олег Иваныч, — ты Федора-то вчера встретил?
— А ты думаешь, ясновельможный, с чего у меня башка с утра трещит? Встретил, конечно.
Вскочив на коней, польский шляхтич Ольшанский, итальянский еретик Гвизольфи и старший дознаватель Олег Иваныч Завойский помчались на поиски Гришани. С ними — и посол Панфил Селивантов, не мог оставить в беде приятеля. Впереди, на пегом коне с украшенной гусиными перьями сбруе, скакал, указывая дорогу, пан Кшиштоф. За ним, не отставая, несся Олег Иваныч, на особо крутых поворотах чиркая шпагой о дома обывателей. Процессию замыкал синьор Гвизольфи с прихваченным из корчмы кувшином. В коротком черном кафтане, в такого же цвета берете с черным пером, с развевающимся за плечами плащом, тоже черным. Ну как есть еретик, даже по внешнему виду! Впрочем, почтенный синьор Гвизольфи не очень-то и скрывал свои взгляды, надеясь на принятую в Великом княжестве Литовском терпимость, острую саблю, друзей да покровительство сюзерена — князя Михаила Олельковича, с коим теперь и собирался отъехать в Новгород, а потому был весьма рад знакомству с «синьором Олегом Иванытчем» — влиятельным новгородским господином. Никого из католического и православного мира не боялся синьор Гвизольфи, а уважал немногих: знаменитого, давно умершего к тому времени поэта Данте Алигьери, киевского митрополита Григория и познанского каноника Михайлу Коперника, что во время тевтонской войны так здорово дал прикурить крестоносцам, обороняя замок Фромборк.
Городок Троки — совсем небольшой. Олег Иваныч и не заметил, как внезапно закончились узкие городские улицы, как проехали городские ворота, выбравшись к сирым, вросшим в самую землю, избенкам — жилищам крестьян. Резко запахло навозом, гниющими потрохами не так давно зарезанной свиньи, еще какой-то гнилью. Постоялый двор — если его можно было так называть — находился на окраине… не поймешь чего. То ли городской район это был, то ли деревня, впрочем, по большому счету, не важно. Только как-то убого все было вокруг, неказисто, нехорошо, неустроенно. Вот насколько был красив и богат Троки, с аккуратными улочками, с городским собором, с королевским — словно нарисованным на картинке к волшебным сказкам — замком, настолько отвратительно бедна была деревня. Нищие избы, покосившийся забор, укрытый какой-то ветошью — дерева не нашлось, что ли? — колодец. Холодный ветер трепал солому крыш, гнул к земле недосжатое жнивье на пустошах — видимо, пашнях. Что ж они так, крестьяне-то, не сжали? Бездельники какие-то… Нет, то не крестьяне бездельники (как пояснил, нагнав Олега, Гвизольфи), то барщина у них пять дней в неделю. Некогда своим полем заниматься, все на хозяйском. Во-о-он, вдали, на холме, за лесом, замок пана — и красив, и высок, и ладен. Потому и избенки крестьянские неказисты. Насколько хорошо в коронных да княжеских землях шляхте — настолько крестьянам плохо. И чем дальше, тем хуже… Так вот и у Ольшанского в имении, то же самое… Хотя нет. Ольшанский-то — пан загоновый, говоря прямо — нищий, всего и богатства — жупан да сабля, а появится грош — пропьет с друзьями, проиграет, проест, прогуляет. Зато — пан. И гонору ничуть не меньше, чем, скажем, у самого богатейшего магната, типа какого-нибудь Потоцкого иль Радзивилла. И сам «пан круль» польский, он же великий князь Литовский Казимир Ягеллон, ничего с ним, шляхтичем, поделать не может. Даже приказать что — и то права не имеет, потому как — «вассал моего вассала — не мой вассал». И не дай бог оскорбить хоть как-то… Гонор — он и в Африке гонор. Сиречь — достоинство дворянское, напрочь забываемое Иваном, князем московским. Тот, говорят, и на бояр наорать может — и не стыдно ни капельки ни ему, козлу, орать, ни им внимать почтительно, словно и не их поносят. Одно слово — быдло. Как и эти, вон, крестьяне. Нет бы бросили все, да пошли в леса разбойничать (некоторые, кстати, так и делают), но большинство — нет, как пахали, так и пашут безропотно. А кто пашет, на тех и ездят — дело известное. Это в любом государстве так, даже в современном Олегу Российском. Тут мужики, там — бюджетники. А суть одна: и те, и другие пашут, ни чести, ни гонора не имея. Так уж лучше — не как они, лучше — как шляхтич, даже самый загоновый. Вон пан Ольшанский, скачет себе — в ус не дуя — ничей не слуга, вольный человек, сам себе хозяин.
— Эй, Кшиштоф, Кшиштоф! А ну, погодь, не спеши так, не поспеваем!
— Так приехали уж, панове!
Приехали? Куда, интересно? Ах, вот эта изба и есть гостиница… тьфу — постоялый двор. Ну, и где же кобзарь?
— Был кобзарь, — с готовностью кивнул головой. — Поутру съехал. И мальчишка был — поводырь. Нет, больше никаких отроков не было. Ай, нет… был, кажись, и отрок. Волосы, словно лен, светлые, глаза… глаза завязаны… кафтан справный, малость порванный. Его не сам кобзарь привел — други его. Какие други? Да такие… на шишей лесных уж больно похожие. А поехали туда — по Смоленской дороге. Вчетвером поехали: кобзарь, оба шиша и этот… отрок, так глаза ему и не раззяпили. Боле ничего не знаю. Слепой? Кто слепой? Кобзарь? Да он получше меня видит… вон, видите на бревне от ножа отметина — на спор метнул вчерась. Куда поводырь делся? Да куда ж ему деться, тутошний он, Мыколы Карася сынок, Мыколу-то третьего лета волки задрали. Мыкита, а Мыкита! Бежи до Карасей, покличь Хутоню, кажи: дядько Ярох крупы даст… Боле ничего не ведаю, ясновельможные, вот, ей-богу!