Прибывшие тем временем выставили часовых у курахов и вслед за старостой направились в деревню. Проводив их глазами, Юний, улучив момент, бесшумно спрыгнул с башни и спрятался в желтых кустах дрока, густо разросшегося рядом с рекой. Оставленные караулить суда притены – мускулистые молодые ребята, полуголые, которым одежду заменяли татуировки, покрывающие почти все тело, – лениво переговаривались, искоса посматривая на курахи. Впрочем, скоро смотреть перестали – кому здесь были нужны их суда?
Юний осторожно отполз подальше, оглянулся… и вдруг увидел рядом с притенами рыжего Маклоха, племянника старосты. И что он тут трется?
Парень, видно, отирался возле притенов не зря – что-то выспрашивал, отчаянно жестикулировал, даже кричал, как торговец на рынке… Торговец. А почему бы и нет? Видно, Маклох решил что-нибудь прикупить… Ну, да – так и есть!
– Полкумала?! – возмущенно кричал рыжий. – Да нет у меня столько денег, и коровы нет! А это ваше ожерелье столько не стоит, подумаешь, серебро… Три сестерция! Прекрасные римские монеты, между прочим, тоже серебряные. Смотрите, как играет на них солнце!
Парень шепелявил, и у него получалось – «шолнце». Похоже, он был не так глуп, как казался с виду – здорово обводил варваров вокруг пальца. А те-то, глупни, как видно, не очень хорошо разбирались в римских деньгах и явно путали сестерций с денарием, а денарий-то стоит в четыре раза больше.
– Хорошо! – Маклох с азартом хлопал себя по коленкам. – Добавлю еще монету. Ну-ка, покажите еще разок ожерелье.
Один из притенов поднял из травы заплечный мешок и достал оттуда ожерелье, тут же засиявшее отраженным солнечным светом. Красивое было оно или нет, Юний не разглядел, одно знал точно – стоило ожерелье явно больше четырех сестерциев, и намного больше, в разы. Маклох внимательно осмотрел возможную покупку и даже высказал какие-то замечания. Притены молча переглянулись, потом один из них, тот, что достал ожерелье, махнул рукой. Судя по сияющей морде рыжего, сделка состоялась! Четыре мелкие серебряные монетки перекочевали в ладонь молодого притена, а ожерелье досталось Маклоху, не очень-то умело скрывавшему свою радость. Он не надел покупку на шею – нет, спрятал в котомку, перекинул через плечо и, простившись с притенами – «Да пошлют вам боги удачу!» – радостно напевая, чуть ли не вприпрыжку зашагал по узкой, вьющейся меж одуванчиков и васильков тропке. Причем направился вовсе не в деревню…
Так-так… Юний и от природы был весьма не глуп, а еще отточил ум и смекалку во время работы на Гая Феликса, хитроумного префекта Рима. Потому он быстро сообразил, что ожерелье это Маклох, скорее всего, купил вовсе не для себя, а для подарка какой-нибудь девчонке. И к ней, к девчонке этой, сейчас и отправился. А где девчонка? Там же, где и все женщины! Отлично!
Легкой тенью Рысь скользил меж деревьями следом за ничего не подозревающим парнем. Ореховые заросли, дрок и жимолость, вереск, кое-где попадались березы, рябины, ивы, впрочем, росли они не густо, так, перелесками. Тропинка то ныряла в овраги, то вновь выносилась на невысокие холмы, то бежала лугами, покрытыми густой изумрудной травой и цветами. Трехцветные полевые фиалки, сиреневые колокольчики, синие васильки, розовый сладкий клевер, ну и, конечно же, одуванчики. Одни еще желтые, другие уже ставшие белыми пушистыми шарами, они забивали все остальные цветы, и, если посмотреть вдаль, луга казались не зелеными, а солнечно-желтыми, яркими и веселыми. Где-то совсем рядом пели жаворонки, в густой траве стрекотали кузнечики, носились в чисто-голубом небе стрижи, а еще выше, над ними, высматривая добычу, гордо парил ястреб. Было очень тепло, но нежарко – ласковый, дующий с моря ветерок приносил прохладу. Слева, в долине, блестела река, а по правую руку, за холмами, тянулась густо-синяя полоса дальнего леса. К нему-то и свернул рыжий.
Шел Финтан к любимой,
Шел Финтан к любимой,
– во весь голос напевал парень. Песня эта, видимо, очень нравилась Маклоху, но знал он, похоже, только одну строчку, ее и пел, ничуть сим обстоятельством не смущаясь:
Шел Финтан к любимой!
Шел Финтан к любимой, ха!
Шел Финтан к любимой, ха-ха!
Наконец тропинка, оставив позади реку, нырнула в лес, густой и сумрачный, но вовсе не такой непроходимый, как леса на далекой родине Рыси, по берегам седого Волхова, близ свинцово-серебристого Нево – озера-моря.
Шел Финтан к любимой!
Ну, красноголовый! Надоел уже одно и тоже петь!
Шел Финтан к любимой,
Шел…
Маклох вдруг прекратил петь и остановился, к чему-то прислушиваясь. Затих позади и Юний. Где-то рядом слышался звон колокольчиков. Коровы? Рыжий просиял и бросился напрямик в чащу. Туда же нырнул и Рысь, не обращая внимания на лезущие в глаза ветки. Некоторое время оба пробирались через кусты и густой подлесок, перепрыгивали через неширокие ручьи, обходили мелкие озерка и болотца. Наконец впереди посветлело – и за лесом показался большой, розовый от клевера луг, а за ним – озеро. На лугу, близ буковой рощицы, звеня медными колокольчиками, лениво паслись коровы. Почуяв чужих, грозно залаяли псы. Это плохо. Хотя… Во-он уже кто-то бежит навстречу рыжему – пастушонок с длинными, словно лен, волосами, в короткой, до колен, тунике, с хлыстом в руке.
У пастушонка не должно быть длинных волос! Все дети северных варваров – вотандинов, селговов, дамнониев, каледонов, – не достигшие определенного возраста и общественного положения, тем более какие-то там пастухи, должны были коротко стричься. А из взрослых короткие волосы носили только друиды. Значит, никакой это не пастушонок. Девчонка! Ну да!
– Здравствуй, Этайн! – подбежав к девушке, радостно воскликнул Маклох. – Так и знал, что вы перешли на новое пастбище. Этне с тобой? Ой. – Он посмотрел вперед и, испуганно передернув плечами, попросил: – Уйми-ка собак, дева.
– Сейчас. – Девчонка побежала назад, только засверкали в траве голые пятки.
– Тариск, Даманаг, Абу, цыц! – закричал она на собак – огромных и черных. – Цыц, кому говорю!
Собаки с веселым лаем запрыгали вокруг девушки, норовя лизнуть в нос. Та отбивалась, и наконец обернулась к благоразумно дожидавшемуся вдалеке парню:
– Подожди, Маклох, я их привяжу к дереву… Керия, Этне, помогите!
К собакам, выскочив из выстроенного у рощицы шалаша, понеслись еще две девчонки, на вид чуть постарше Этайн – уж та выглядела совсем еще ребенком. Здоровенные псы, видать, любили своих юных хозяек, поскольку, помахивая хвостами, принялись виться вокруг них с радостным лаем, не обращая никакого внимания ни на коров, ни на застывшего в ожидании рыжего, ни на прячущегося за деревьями Рысь. Наконец с шутками и криком юные пастушки привязали собак, и Этайн, сверкнув синими глазенками, подбежала к рыжему и схватила его за руку:
– Идем, Маклох!
Юний кивнул. Ага, вот, значит, так. Сильно ему не нравились собаки, хорошо, что они привязаны, этим нужно будет воспользоваться.
– А, привет, Маклох! – увидев подошедшего парня, закричали девушки, как показалось Рыси – с насмешкой. – Опять притащился! Ну, на этот раз не с пустыми руками?