– Слава цезарю Максимину!

– Слава!

Манлий продолжил, едва закончился шум:

– Цезарь Максимин в Нордику, центурионам: Гнею Хирольду, Лумицию Алтусу, Аврелию Фасту. Верные воины, ваш легат – бывший гладиатор, некогда известный в столице как Рысь из Трех Галлий…

Среди легионеров пронесся ропот. Их высший командир – гладиатор? Больший позор трудно себе представить.

– Ваш легат… – запнувшись, читал Манлий, – обманом захватил власть. Повелеваю немедленно, по получении моего письма, исправить ситуацию. Обманщика заковать и доставить пред мои очи.

– Фальшивка! – перекрикивая ропот, нервно дернулся Рысь. – Кто докажет, что эта грамота подлинная? Да и почему она оказалась у тебя, Лициний? Там же написано – Хирольду, а уж потом – тебе.

– Хирольд еще в Германии скомпрометировал себе подлым поступком, – Лициний осклабился. – Он замышлял зло против цезаря, и об этом тоже стало известно.

– Да откуда, откуда же?! – негодующе закричал легат. Он чувствовал, чувствовал во всем этом какую-то грандиозную каверзу, уж коли мятежники открыли ворота и не бросились в бой, то… то, видно, у них имеются какие-то сильные доводы. Знать бы – какие?

– Едва вы выступили в поход, как в Нордику пришел корабль, – будто сообщая уже давно всем известную новость, лениво пояснил пиоус приор. – «Элизия», судно из Колонии Агриппина.

– Я хочу говорить со шкипером!

– Это невозможно, судно уже ушло.

– Ах, вот оно что… уже ушло, конечно же… – Юний уже открыто смеялся. – И наверняка среди всех прочих грамот имелся приказ о назначении легатом тебя, Лумиций Алтус!

– Да, – самодовольно ухмыльнулся узурпатор. – Такой приказ там имелся. И с ним уже ознакомились многие.

– И что же теперь?

– Ты будешь немедленно арестован и отправлен в Германию с первым же кораблем!

– Арестован? – Юний повернулся к легионерам. – Вы слышали? Какие-то прощелыги на основании неизвестно чего подняли мятеж, оклеветали невинных людей. Тихо, тихо, не надо роптать, я вовсе не желаю кровопролития… Лучше поступим по закону, так?

Легионеры – все, в том числе и мятежные, – выразили свое согласие гулким одобрительным криком.

– А раз так, то я пока остаюсь легатом и приказываю вам немедленно разойтись. Ну, естественно, кроме тех, кто в ночной страже.

– Не слушайте его, нет, нет! – брызжа слюной, истошно завизжал пилус приор. – Цезарь назначил легатом меня. Я легат, я! И я – единственный, кто может здесь отдавать приказы!

– А вот это мы еще посмотрим! – на всю площадь прогремел чей-то громкий пронзительный голос.

Все оглянулись – со стороны базилики показался всадник верхом на белом коне. В небе брезжил рассвет, освещая холодным серебряным светом красивое надменное лицо незнакомца – совсем еще молодого человека, юноши в золоченых сандалиях и полупрозрачной тунике из сиреневой киосской ткани с крученой золотой нитью. Рысь вздрогнул – ну как он не догадался сразу, такие туники очень любили носить молодые и богатые римские извращенцы. А он-то, дурень, искал женщину!

Когорты недобро застыли. Красивый юноша с отливающими золотом волосами и сияющим взором неспешно подъехал к Лумицию.

– Друг мой… – с ласковым недоумением начал тот.

– Молчи, мерзкий старик. – Незнакомец выхватил из-за пояса длинный кавалерийский меч и одним движением разрубил старику шею. Обливаясь кровью, пилус приор упал под копыта коня. Легионеры дернулись.

– Стоять! – властно поднял руку убийца. – Что, не узнали? – Он гордо поднял голову. – Я – Гай Германик Адонис – сын цезаря Максимина!

– Да, это он! – чуть погодя выкрикнул кто-то. – Я узнал тебя, Адонис!

– И я! И я!

– И мы!

– Слава цезарю! Слава!

Рысь вздрогнул, услыхав какие-то булькающие звуки. Это, запрокинув голову, смеялся Адонис, неприятный дребезжащий смех его тяжело завис над главной площадью Нордики.

Глава 16 Август – сентябрь 236 г. Купава – Нордика Проклятый сын

Кто настолько терпим к извращениям Рима

И настолько стальной, чтобы удержаться от гнева?

Ювенал

– Сын цезаря Максимина? – с усмешкой переспросил Юний. – Очень может быть. Только ты забыл уточнить – проклятый сын.

Адонис с угрозой поднял окровавленный меч, зашипел злобно, словно змея:

– Ты лжешь, гладиатор!

Рысь сплюнул под копыта коню:

– Убери меч, дурак. Я все равно достану тебя раньше.

Скривив губы, сын цезаря все ж таки послушался совета, должно быть, не хотел рисковать. Обернулся к напряженно застывшим когортам…

Рысь не дал ему раскрыть рта, заговорил первым:

– Воины! Вы видите перед собой внебрачного сына цезаря Максимина, давно проклятого отцом за распутство и оскорбление величия принцепса! Сегодня, ровно в полдень, я предоставлю вам все доказательства. Жду ваших командиров и выборных представителей в базилике на форуме Максимина.

Юний повернулся и, гордо подняв голову, нарочито медленно зашагал вдоль притихших рядов. Утреннее только что взошедшее солнце золотистыми зайчиками играло на его доспехах.

– Прощайте, воины! – дойдя до конца площади, улыбнулся Рысь. – Да, – он не глядя махнул рукою назад, – последите за… этим. Чтоб не сбежал.

Адонис, как ни странно, не предпринимал никаких демаршей, спокойно сидел себе на коне и кривил губы. А что ему оставалось делать, коли с обеих сторон лошадь взяли под уздцы неприметные серенькие людишки, а какой-то чернобородый нахал с двумя мечами за поясом, встав у седла, ласково попросил юношу не дурить, во избежание попадания случайной стрелы в грудь.

– Видишь ли, уважаемый, на крышах сидят мои лучники, и я бы на твоем месте постарался лишний раз не нервировать их, – откровенно издеваясь, пояснил наглец.

И что после всего этого оставалось делать несостоявшемуся узурпатору? Только молча злобствовать, дожидаясь, когда верные законному легату когорты окружат его плотным, ощетинившимся копьями строем.

Юний давно уже углядел и Илмара, и его людей, и даже рыскавшего в толпе любопытных горожан Табиния. Легат улыбнулся – эти люди знали свое дело. Тем не менее и ему самому следовало поторопиться – узурпатор имел немало сторонников, и если сейчас они стушевались, то к полудню вполне могли оправиться.

– Я окружил его своими людьми, легат, – выскользну из боковой улицы, доложил на ходу Илмар. – Признаться, в твое отсутствие у нас здесь было много работы. Единственное, чего я не предугадал, – это что извращенец совсем обнаглеет и решится на открытое выступление.