— Да, — прошептала она и начала падать на пол.
Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.
— Матушка, ради Бога, помогите, — взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.
Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.
— Что с ней? — спросила она.
— Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?
— Там, — указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.
Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.
— Кто вы?
— Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, — вслух сказал я, а про себя добавил: — Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.
Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.
— Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?
Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:
— Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.
Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.
За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.
Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.
— У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.
— Что? — только и смог сказать я, — И чье это повеление?
Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.
— Вы совсем больны, вам нужно лечь!
— Пустое, — ответила она, — помолюсь, и даст Бог, полегчает.
— Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.
— Чем это? — невесело усмехнулась игуменья.
— Я вообще-то лекарь, — со скромным достоинством сказал я. — Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.
— Ты, в такие младые лета? — не поверила она.
— Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.
— Как же ты лечишь? Может быть колдовством?
— Матушка, мы же с вами живем почти в девятнадцатом веке, какое еще колдовство! Обычная экстрасенсорика.
Как всегда, непонятное слово подействовало безотказно. Настоятельница понимающе кивнула:
— Ну, если только так. А как будешь лечить?
— Вы ложитесь, а я над вами повожу руками.
— И все?
— Всё.
— Что-то мне сомнительно, как так руками?
— Вы же можете молитвой принести исцеление?! А мои руки освещены Антиохским патриархом. Это как бы крестное знамение. От него и идет помощь.
Ссылка на неведомого патриарха возымела действие. Игуменья без пререканий легла на свое скромное ложе. Я придвинул скамью, сел около постели и начал водить над больной руками. Несомненно, что у матушки были большие проблемы или с желудком или с поджелудочной железой, более точный диагноз поставить у меня не получилось. Впрочем, это и не имело значения.
Я сконцентрировался на больном месте и начал напрягать руки. Мышцы вскоре онемели, и плечи сковали железные обручи. Я попытался расслабиться, но ничего не получилось, ощущение было такое, будто мышцы сократились от поражения током. Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
— Полегчало, милая? — спросила какая-то черница. — На, испей настоечки, — сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
— Что с матушкой? — первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
— Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
— Как ты, милый? — спросила она, вплотную подойдя ко мне.
— Хорошо, как вы?
— Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
— Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, — попытался объяснить я. — У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
— Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
— Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
— Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
— Нет, твоя протеже — хорошая женщина. Грех дурное сказать.
— Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
— Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
— Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
— Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
— Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.