Цены за мытье и услуги были умеренные. Не успели мы войти, как на нас налетела туча банщиков с предложениями, в которых я не сразу разобрался и предоставил принимать решения предку. Антон Иванович выбрал двух самых расторопных и рачительных мужиков, и они повели нас к мраморным скамьям.
Скамьи были не очень чистые и слегка осклизлые, так что пришлось попросить банщиков сначала хорошенько их вымыть. Минут через десять суеты и показного усердия, мы смогли устроиться. Горячую воду банные люди носили из глубины помещения в наших же шайках.
Смыв дорожную пыль, я отправился в парное отделение. Народа в нем было много и жар вполне приличный. К моему удивлению, парилка была общая на мужское и женское отделение, она разделялась на две половины символичной решетчатой перегородкой.
Видимость и слышимость были отличными, представители разных полов с удовольствием разглядывали друг друга, комментируя увиденное рискованными словечками и солеными шутками. Дамы, защищенные перегородкой, чувствовали себя в безопасности и не скупились на шутливые предложения и подначки. Я не без удовольствия наблюдал потеющих на полках бордовых женщин и был удостоен вниманием двух ядреных товарок. Как всегда, женщины оказались языкастее мужчин, и словесные баталии были явно за ними.
Торчать целый день в бане (даже с видом на голых теток) нам не было резона, и мы, закруглив водные процедуры, вернулись в гостиницу. Черновой план предстоящих мероприятий у меня был продуман, дело было только за их реализацией.
Первым делом мне нужно было попасть к военному генерал-губернатору Москвы Ивану Петровичу Салтыкову, к которому я имел письмо от генерала Присыпко, и через него попытаться узнать что-нибудь об Але. Следующее дело, которое я хотел провернуть, — это подвигнуть Антона Ивановича навестить своего однополчанина Сержа Пушкина, у которого в этом году должен был родиться сынок Саша. Точной даты рождения мальчика я, к своему стыду, не помнил, тем более, что всегда путаюсь со сменой календаря, в какую сторону насчитывать тринадцать дней, вперед или назад.
Первая ночь в гостинице прошла под топот тараканьих лапок и клопиные укусы. От насекомых не спасала ни примерная чистота помещений, ни развешанные по стенам пучки пахучих трав, призванные отпугивать кровопийц. Никогда не подозревал, что такие малые твари могут настолько отравить жизнь. Всю ночь я чувствовал, как по мне что-то ползает, и встал утром совершенно невыспавшимся. Всё тело свербело от расчесанных укусов.
Вызванная хозяйка-немка отнеслась к обилию насекомых философски и прикинулась полной идиоткой, не понимающей о чем идет речь. Вежливо подождав, пока мне надоест ругаться, она удалилась, горестно качая головой над такой привередливостью.
Пока я прихорашивался перед визитом к генерал-губернатору, Антон Иванович рассказал, что Иван Петрович Салтыков не только представитель знатнейшей фамилии, но и фантастически богатый человек. Ему принадлежит около шестидесяти тысяч крепостных крестьян. При Екатерине Алексеевне, командуя корпусом, он получил звание генерал-фельдмаршала. На его счастье, стареющая императрица, незадолго до своей кончины, разгневалась на Салтыкова и отправила в отставку.
Павел Петрович, взойдя на престол, вернул фельдмаршала на службу, поменял его звание на новое, равноценное, только что введенное, сделав Ивана Петровича генералом от кавалерии. Ласковый со всеми пострадавшими от матушки, он назначил Салтыкова шефом кирасирского полка и московским генерал-губернатором.
На письмо князя Присыпко я не очень надеялся, слишком велика была между ними дистанция: князь был всего-навсего пехотным генерал-майором, а Салтыков полным генералом и губернатором второй столицы. По словам Присыпко, они были дружны во время Задунайского похода 1773 года, и мне оставалось только надеяться на старческую сентиментальность и привязанность к друзьям прежних лет знатного старика.
Где находится в Москве резиденция военного генерал-губернатора, я не знал, и потому подрядил извозчика или в просторечии «Ваньку», пообещавшего доставить меня на место «в наилучшем виде». «Ванька» оказался деревенским оброчником, совсем не знающим Москвы, как и слово «губернатор».
Как и многих его далеких потомков, Господь, одарив его алчностью, забыл наградить совестью. Сначала он катал меня просто так, по знакомым ему улицам, позже, когда я уличил его во лжи и незнании города, он принялся жаловаться на тяжелую жизнь. Пришлось мне обращаться к будочнику, который толково объяснил дорогу.
Оказалось, что Салтыков жил всего в пяти минутах ходьбы от нашей гостиницы, и нам пришлось возвращаться назад. Это обстоятельство моего Сусанина нисколько не смутило, и он принялся требовать двойной, против уговоренного, тариф и надбавку «на чай». Мне лишнего полтинника жалко не было, но слишком уж «Ванька» был нагл и лжив. Так что расстались мы с ним недовольные друг другом, с зачатками классовой ненависти в сердцах.
Дворец военного генерал-губернатора соответствовал его положению и состоянию. Прихожую, куда меня проводили, украшали итальянские скульптуры, фламандские и французские картины, у всех дверей стояли ливрейные лакеи в пудренных париках. Чиновники с деловым и значительным видом сновали туда-сюда, демонстрируя свою занятость и значительность.
Приема ожидало человек двадцать посетителей в мундирах и партикулярном платье. Иван Петрович еще не выходил, и когда он появится, спросить было не у кого. Все ожидающие жались по углам и стенкам, не разговаривая между собой. Я не стал привлекать к себе внимание «неадекватным» поведением и скромно притулился около плотно зашторенного парчой окна.
Ждать выхода генерала пришлось больше часа. Я изнывал от скуки. Наконец губернаторская челядь начала оживать: забегали младшие офицеры, взбодрились швейцары, заволновались посетители.
Из боковых, дверей выскочил тонкий, стройный офицерик и с придыханием объявил:
— Их высокопревосходительство!
Дюжие швейцары отворили двустворчатые двери, и в зал вошел невысокий пожилой человек в мундире. А посетители уже выстроились редкой цепочкой вдоль стены.
Салтыков медленно двинулся вдоль ряда. За ним в почтительном восторге следовали несколько секретарей и адъютантов. Генерал ласково кивал просителям, а старший секретарь принимал прошения. Личным разговором в несколько слов Иван Петрович удостоил только двух пожилых господ, остальным, выслушав, ласково улыбался, кивал головой и молча проходил дальше.
Наконец процессия приблизилась ко мне. Теперь было слышно, по какому поводу посетители беспокоили губернатора.
Скромно одетая дама просила определить сироту-племянника в кадетский корпус, старый вояка хлопотал о пенсии, проштрафившийся чиновник просил разобраться в его «правом» деле. У Салтыкова было сытое, набрякшее лицо с брезгливо опущенными уголками губ и усталые глаза с красными прожилками. Улыбался он одними губами, пристально рассматривая просителей.
Когда генерал остановился напротив меня, я, отвесив полупоклон, четко отрапортовал:
— Вам, ваше высокопревосходительство, письмо от генерал-майора князя Присыпко.