«Что там еще было?» – «Где?» – «В вашей куртке». – «Да все. Штатный комплект, согласно описи». – «Какой описи?» – «Которая нашита изнутри на подкладку». – «В том числе и рация?» – «Хм… А куда ей деваться… Я когда выходил, похлопал себя по карманам, ну знаете – рефлекс, – и все было на месте. Значит, рация тоже». – «Почему же вы ее не использовали?» – «Для чего?» – «А вы не догадываетесь?» – «Вот я сейчас адвоката потребую, он вам так догадается…» – «Хватит, Поль. Достаточно. Отвечайте. Вы могли сообщить о чрезвычайном происшествии тихо, без этого вашего фейерверка. Понимаете, о чем мы?» – «О, да, теперь понимаю. Конечно, я мог. С учетом дальности в пределах видимости…» – «Почему так мало?» – «Да горы же, чтоб вы сдохли! Понимаете, горы вокруг! И что я мог с этой рацией?! Тихо сообщить обо всем террористам – вот что! Максимум! Больше меня ни одна сволочь не услышала бы. Ни одна ваша местная нерусская сволочь». – «Какой странный термин – нерусская, – это что значит?» – «Это так русские называют все плохое». – «А-ах, вот как… А вы здесь повсюду видите только врагов, Поль? Только плохих людей? Не правда ли, Поль, вы чувствовали себя одиноким, несправедливо обиженным в последнее время? Мы же знаем, с вами дурно обошлись тогда, после того печального инцидента. Ну, расскажите нам!» – «Фа-а-ак ю-у-у!!!»
Это был местный полицейский участок, громадный общий зал – Дитрих со своим оперативным штабом занял его весь, – а меня обрабатывали в уголке, и звериный мой рык все хорошо расслышали. И тут Дитрих отлип от карты, над которой до этого колдовал, и пошел в нашу сторону. Я на всякий случай напрягся, чтобы он мне паче чаяния не отбил чего. И так уже спину ломило дальше некуда, впору не адвоката требовать – костоправа. А Дитрих против ожидания всего лишь уныло на меня посмотрел и сказал: «Расслабься, парень. Никто тебя обидеть не хочет. И не подозревает ни в чем страшном. Пока. Кстати, только что нашли стрелка, о котором ты говорил. Так значит, лыжей? А впечатление такое, будто топором». – «Лыжей. „Россиньоль“ восемнадцатого года, модель для агрессивного катания, мастерский уровень». – «А я и не знал, что у горных лыж такая острая кромка». – «Кромка? Стальной кант по всей длине. Если содержать в порядке – можно смело резать колбасу на закуску. Очень хорошая сталь, очень дорогая. В общем, этому типу хватило. Главное, скорости моей хватило и моего веса. Тут уже канты особой роли не играют». – «Значит, все-таки лыжа…» – «Экспертиза покажет», – отрезал я. Не хватало еще полному чайнику объяснять, на что годится «Россиньоль» восемнадцатого года – продвинутая смарт-технология, асимметричный дизайн, две системы виброгашения (одна активная), кант с адаптивной самозаточкой (хотя на мой вкус это уже лишнее), в общем, налетай – подешевело: тысяча «юриков» кучка, в кучке две штучки.
Дитрих, пыхтя, сверху вниз меня разглядывал – маленького, пришибленного, в углу зажатого, окончательно затурканного. «Мне кто-нибудь скажет, что там?» – спросил я. Почти жалостно спросил. И Дитриха прорвало-таки. То ли он решил со мной поиграть в доброго полицейского, то ли на самом деле поверил, что я хороший и избиению младенцев не подлежу. «Да, в общем-то, терпимо. Ведем переговоры, отвлекаем. Сейчас подвезем кое-какое оборудование, и все быстро закончится. Надеюсь, это в последний раз». – «Что?» – не понял я. «В последний раз берут заложников. На днях принята новая европейская доктрина борьбы с терроризмом. Вроде японской или вашей, русской. Захватывать людей теперь бессмысленно». Я вздохнул – мол, хочется надеяться. «Еще вопрос можно? Что с Кристин Килли?» Дитрих слегка пошевелил лицом, вроде бы почти улыбнулся. «Она ждет тебя в гостинице, можешь в любой момент с ней связаться. Только будь другом, останься здесь до конца операции, это ненадолго, честное слово. Ты не задержан, не арестован, просто нам может понадобиться твоя консультация. Вдруг что-то неправильно пойдет в Моннуаре, а ты единственный, кто по-настоящему знает и сам комплекс, и местность вокруг. Ладно? Вот и хорошо. Ребята, вы закончили снимать с него показания?» Ах, вот как это называется – снимать показания… Ну-ну. «Почти закончили, шеф. Так, по мелочи осталось…» – «Закругляйтесь. Потом дайте нашему гостю хэнди, чтобы в гостиницу позвонил. А ты, как поговоришь со своей Кристин, выпей успокоительного и приляг тут на диване, поспи. И еще просьба – веди себя по-людски. Хватит адвокатами грозиться, мы тебе зла не хотим, нам просто нужно все знать, понимаешь, все, чтобы гарантированно вытащить твоих друзей из этой заварухи. И так уже один при смерти». Он сказал, и меня будто самого ранили, прямо в сердце, даже спина прошла: «Кто?!» – «Фулбрайт». Господи, Роджер… «Да что ж вы молчали, ферфлюхтеры этакие?!» Дитрих был уже далеко и не ответил. Понятно. Надо было, вот и молчали. Им надо. А мне?!
Тут они действительно закруглились – спросили еще о какой-то ерунде, почти не слушая ответов, потом вызвали по телефону своих агентов, охранявших Крис в гостинице, и дали мне трубку. Голос у девочки оказался усталый, надтреснутый, но она была рада меня слышать, ждала своего Поля, верила, что теперь все у нас будет хорошо. Странноватый на взгляд непосвященного, но донельзя искренний ритуал обручения там, на шоссе, связал нас двоих накрепко. Я говорил с Крис, а сам невольно поглаживал большим пальцем надетое на безымянный колечко, и от этого внутри становилось теплее.
Потом мне вручили пару таблеток, и я по старой антидопинговой привычке долго выяснял, что это за дрянь. На меня сначала обиженно фыркали, мол лопай, парень, что дают, и не выпендривайся, потом назвали длинную формулу, из которой я уловил только окончание «…зепам». Ясно, что транк, но какой – бог его знает. Препаратами из этой группы у нас в команде не пользовались, и я понятия не имел, как такой на меня подействует, однако таблетки все-таки проглотил. Решил, что лучше уж принудительно отрубиться ненадолго сейчас, чем упасть самостоятельно, но замертво. С наслаждением разулся, завалился на диван, попробовал стрельнуть у оперативников сигаретку, потерпел сокрушительное поражение – физкультурники хреновы, европейцы, все хотят до ста лет дожить, – и действительно начал потихоньку успокаиваться. А потом и засыпать. Штаб Дитриха бубнил и шевелился, я лениво подслушивал и медленно погружался в блаженную нирвану. Последняя реприза, которая отпечаталась в памяти – «Черт бы побрал их русские автоматы! [10] » – «Югославские они, точнее сербские, мы же проследили». – «А стреляют как русские – два вертолета в решето и пятеро раненых!» – «Так это не у нас, это у полиции, и когда было-то, в самом начале…» – «А скажут потом – мы виноваты!» – «А мы скажем, что предупреждали». – «А мы что, на самом деле предупреждали?»… Я еще подумал – интересно, кто-нибудь посмотрел на меня неодобрительно при упоминании русских автоматов? Но лень было открывать глаза, так что я просто заснул, и приснилось мне, будто мы с Илюхой, еще мальчишки совсем, деремся. А у нас уговор был по лицу не бить – и вдруг он мне ка-ак залепит в скулу! Ну, и я ему в ответ ка-ак в переносицу тресну! И вдруг открывается у него промеж глаз пасть акулья с во-от такими зубищами, и начинает он мой кулак грызть. Потом заглатывает руку по самое плечо и жует ее, жует… А другой пастью, которая на привычном месте, кричит – хватит спать, подъем, грабли убери, да проснись же, трам-тарарам!