— Где мальчики? — Файзиль-ага улыбнулся. — Четверо здоровых парней на четверых детей — сказать по правде, уважаемая Каткарлыш, мне это отнюдь не кажется выгодным. Везде дают один к двум — два ребенка за одного юношу.
— Это очень красивые дети! Идем к повозке, достойнейший Файзиль-ага, увидишь их сам!
— И все таки…
Они ушли, а Лешка все стоял на песке да грустно смотрел на хмурое море, бьющееся невдалеке грязными языками пены.
— Трех? Хорошо — трех, — снова послышались голоса — это возвращались вдова и купец.
Ага, значит, на троих человек сладились…
— Я выберу… Ого! И этот склочник Исфаган здесь? Как же я его раньше не заметила? Не хочу с ним разговаривать… отойдем… О! — черная вдова внезапно остановилась. — Вот этих двух близнецов я беру! Точно беру! И… — она обдала жадным взглядом стоявшего невдалеке Алексея. — И — этого!
— Неплохой выбор, — пряча ухмылку, похвалил купец. — Все трое — смирные и работящие парни.
— Ага, смирные, — Каткарлыш неожиданно засмеялась и, подойдя к Лешке, пощупала его руки. — Ого, какие мускулы! Да ты, кажется, воин? Понимаешь по-турецки?
— Да, госпожа. Но я вовсе не воин, а актер. И товарища мои, — Алексей кивнул на близнецов. — Тоже актеры.
— Актеры?! — черная вдова хлопнул в ладоши. — Вот так славно! А то я все думала — чем же себя занять… Хотя, конечно, мне нужны и пастухи, и воины… Ладно… Файзиль-ага, уважаемый, вели-ка, чтоб им расковали ноги.
— Не боишься, что убегут, любезнейшая Каткарлыш?
— А куда им здесь бежать? — громко расхохоталась женщина.
Кочевье (бывшее кочевье Данияр-бека, а ныне — его законной вдовы Каткарлыш) располагалось примерно в полдне пути от моря, в степи, выглядевшей сейчас надо сказать, довольно уныло. В последнее время стояли относительно теплые дни, и весь выпавший снег стаял, а новый еще не выпал — нет, шел иногда, но тут же истекал влагой. Тепло… К тому же, вскоре уже должна была наступить весна.
Кибитки, шатры, лошади, кровы, овцы… Надо сказать, кочевье оказалось довольно таки многолюдным — Алексей насчитал не менее двадцати кибиток и несколько богатых шатров и удивленно присвистнул.
— Это еще не все! — Каткарлыш горделиво обернулась в седле. — В степях еще пять таких же кочевий — моих! Весной соберемся вместе на праздник — увидите!
Один из близнецов — Лука — вдруг удивленно застыл перед целым рядом молодых тополей и ив.
— Деревья? Здесь, в степи?
— Да, деревья! Я велела их посади пять лет назад — сразу после рождении сына. Его тоже зовут Данияр… как и погибшего мужа.
Всю эту фразу черная вдова произнесла, надо сказать, довольно весело, без всякого сожаления о судьбе покойного супруга. Ну, еще бы… Чего ей сожалеть-то?
— Пока переночуете там! — милостиво кивая выбежавшему встречать народу, Каткарлыш указала плеткой на дальнюю кибитку с большими сплошными колесами. Обернулась:
— Халим, покажи им все и обеспечь охрану!
Халим — молодой парень со злым раскосоглазым лицом — вмиг спрыгнул с лошади:
— Пошли! Туда! Туда! Быстрее! Пошли.
Так погоняли скот…
Внутри кибитки оказалось вовсе не так уж и плохо: на отведенной для невольников половине имелась и солома, и кошма, и даже жаровня, в которую чья-то заботливая рука уже бросила уголь. Уголь… Значит, есть дрова, и в достатке. Что там трещит за кошмою? Дрова в очаге — вот что! Дрова, дрова, не кизяк… Действительно, очень богатое кочевье.
— Госпожа выменивает на дрова вино и пленников, которых выкупает в Крыму, — откинув кошму, к невольникам заглянула седенькая старушка с добрым, но пристальным, взглядом. — Верные люди сплавляют их по Ворскле-реке.
— Что она говорит? — негромко спросил Лука.
Алексей быстро перевел — все же припомнил татарскую речь, уж было время выучиться, в том еще, первом, рабстве у некоего Ичибея-калы.
— Верные люди? — повторил Леонтий. — А Ворскла… Что это за река такая?
— Литовская, — пояснил Лешка. — Курск, Глинск — насколько знаю, примерно там ее верховья… Ну, недалеко и до Белева, Ельца, Мценска…
Он еще хотел добавить — «до родных мест», но сдержался. Зачем? Парни ведь считают его ромеем — вот пусть так и дальше считают.
— Значит, мы можем подняться по этой реке вверх, и уйти в Русию? — дождавшись, когда старушка убралась, тихо продолжил Леонтий. — К своим, православным, людям… А уж оттуда, потом добрались бы и домой… Нет, не в Эдирне — в Константинополь.
— По-русски — Царьград, — Алексей улыбнулся. — Царьград… Да, Леонтий — ведь нет никакой Русии!
— Как нет?
— Я имею в виду — единого государства. Есть государства отдельные — княжества: Рязанское, Московское, Верховские…
— Да и Литва большей частью — земля православная, — высказал здравую мысль Лука. — Оттуда ведь есть дороги в Империю?
— Конечно, есть, — хмыкнул Лешка — ему б не знать! — Даже купеческие обозы ездят. Ну, не до самого Царьграда, конечно, но до Молдавии, Валахии — уж точно.
— Так это ж рядом… — Леонтий положил руку на плечо брата. — Думаю, морем-то нам все равно не уйти — стерегут, наверное… Я б, на их месте, стерег.
— Значит, нам нужно добраться до этой самой Ворсклы, — тут же добавил Лука.
Алексей хохотнул:
— Ага… Где тоже «верные люди»…
— Значит, нам нужно самим стать такими «верными»!
— Что ж, станем.
Повод представился довольно скоро. Не прошло и недели со дня появления невольников в орде Черной вдовы, как сама госпожа вызвала всех троих в свой шатер.
— Ну? — ее лицо по-прежнему закрывала вуаль, волосы били упрятаны под цветастую паволоку и небольшую цилиндрическую шапку, обтянутую черным шелком, в глазах сияла ледяная лазурь. — Пастухи говорят, вы хорошо справляетесь со скотом.
— Да, госпожа, — разом поклонились все трое. — Мы стараемся.
Женщина хмыкнула:
— Другие тоже стараются за вами смотреть!
— Нам некуда бежать!
— Некуда — сейчас. Но что будет потом, летом? Как бы вы не бросились в море — добраться до Царьграда вплавь.
Лешка вздрогнул: черная вдова именно так и произнесла — Царьград. По-русски? Или у татар тоже принято такое название?
— Впрочем, шучу, — перебила его мысли вдова. — Вам от нас не уйти, зарубите это себе на носу и не пытайтесь! Я — женщина добрая и мягкосердечная, но, предупреждаю сразу — если что, шкуру спущу! В прямом смысле.
— Да мы и не думаем ничего подобного, — Алексей улыбнулся самой обаятельнейшей улыбкой, на какую только был способен. — Кто мы были на родине? Файзиль-ага, поди, вам уже рассказал? Нищие изгои, живущие впроголодь балаганщики, над которыми не смеялся только ленивый. Здесь же, быть может, мы начнем совсем другую жизнь.