Мама вытащила еще салфетки, чтобы высморкаться. Ее голос изменился. Сын знал, что это что-то значит. Это все что-то значит. Это имело огромное значение, но не для него. Она говорила, что не может поверить, что слышит от них такие слова, да еще в такой момент, после всего, что случилось. Он был хорошим, преданным работником. Что они имеют в виду, говоря о расследовании? Если были какие-то переплаты или ошибочные выплаты, то она не может вернуть эти деньги назад. У них всегда было мало средств, а особенно сейчас. Мужчина в черном одеянии заверил ее, что до этого дело не дойдет и что предприятие выплатит полную компенсацию. Но возможны варианты. Например, может так получиться, что придется перенаправить некоторые выплаты. Сделать их чуть меньше. Сейчас их только двое, а служебная площадь пользуется спросом. Большая вероятность, что так и будет, особенно если подтвердится, что грант на оплату жилья верующего выдавался по ложным сведениям.

Мама очень тихим голосом говорила, что так просто не может и не должно быть. Это ее дом, дом ее семьи. Дом ее сына. Ее сына, ее мальчика, который вот здесь, его дом. И она является прихожанкой церкви. У них есть соседи и друзья. И они живут там уже десять лет.

Мужчина в черном одеянии обратился к другому мужчине, предлагая, чтобы мальчик, пока они беседуют, подождал где-нибудь в холле. Иначе он может огорчиться. Похоже, ребенок не понимает, что происходит. В конце концов, ему всего четыре года. В холле есть книжки с картинками и игрушки.

Мама поцеловала его и разрешила, чтобы его увели из комнаты, прочь от окна с видом на город, сверкающий, как отполированные зубы.

Его отвели в холл, в котором пахло мастикой, и попросили посидеть на кушетке у окна, через которое лилось солнце. Молодая женщина принесла ему коробочку с соком и какие-то фрукты. Она показала ему ящик около кушетки, где лежали книжки с картинками, деревянная мозаика, и пластмассовый танк с логотипом ВУАП, и заводной игрушечный спинрад, сделанный из жести.

Он не любил фрукты, поэтому положил их на подоконник. Хотя есть все еще хотелось. Казалось, прошло много времени, молодую женщину куда-то вызвали, а игрушечный спинрад наскучил. Он бродил по гулким коридорам, по пятнам солнечного света на полу, падающего сквозь высокие окна, нагоняемый приглушенными голосами.

На улице, на залитых солнцем ступенях он увидел прилавок «ПроФуд», у которого мама не разрешила задержаться, когда они спешили сюда. Рабочие выстроились в очередь за чашкой горячего напитка и шоколадкой. Он подошел и принялся разглядывать фотоменю над прилавком: глянцевый кофе, обсыпанная сахарной пудрой выпечка и ломтики сыра и еще всякой ерунды.

Затем мужчина за прилавком сказал какой-то женщине, что у нее милый малыш, а женщина ответила, что это не ее ребенок и интересно, чей же он? Маленький мальчик потерялся. Маленький потерявшийся мальчик на шумной улице большого города. Где его родители? Ах, бедняжка. Должно быть, он так напуган.

Он не был напуган, во всяком случае, до тех пор, пока они не начали суетиться вокруг него. Его спросили, где его папа, а он не знал, и тогда они спросили, где его мама, и он вдруг понял, что на самом деле он и этого не знает. Она находилась в большом коричневом доме со ступенями перед входом, но вокруг было несколько больших коричневых домов со ступенями перед входом, и он не мог сказать в каком.

Вот тогда-то он действительно испугался. Он хотел знать, где его мама. Но никаких признаков ее присутствия не было. Вообще-то, он не понимал, что происходит, кроме того, что каким-то образом он потерялся и мамы нет поблизости, чтобы найти его или объяснить, что случилось.

И папы тоже нет.

Мужчина, работавший за прилавком «ПроФуд», вышел и отвел его в сторонку, к стенду, на котором красовалась большая яркая картинка с изображением астронавта Билла Берри, и дал ему бескалорийный кока-кольный леденец, чтобы ему было чем заняться, пока звонили в полицию.

Он лизал леденец и рассматривал картинку с Биллом Берри. Тот, в сверкающем серебряном скафандре, держал в вытянутой руке шоколадный батончик и улыбался своей фирменной «Счастливой Улыбкой Берри».

Улыбка у него была широкая. Она заполняла все небо. Жизнерадостная улыбка, полная крупных белых зубов, ровных и отполированных, и на одном из них действительно играл лучик света. А в уголках рта были ямочки — ямочки от улыбки.

— Как зовут твою маму? — спросил его продавец.

— Миссис Кармела Блум, — ответил он.

— Очень хорошо. Мы разыщем ее, не волнуйся. Обязательно найдем ее. А как тебя зовут, малыш?

— Лекс Фальк, — ответил он.

Чернота наступала и исчезала, наступала и исчезала. Пару раз, в периоды черноты, он был уверен, что слышит плеск, будто кто-то шевелится в ванне. Каждый раз, когда зрение возвращалось, улыбка была все там же. Улыбка гигантского астронавта Билла Берри. Она никуда не исчезала и не прекращалась, даже когда он не мог видеть ее. Все оставалось по-прежнему — улыбка, голоса и капли дождя, падающие на лицо.

Дождь был какой-то странный. Он не понимал, что не так с этим дождем. Он стоял около стенда «ПроФуд», сосал леденец, глядел снизу вверх на «Счастливую Улыбку Берри» и старался быть не очень напуганным, и светило солнце. Было жарко. Стоял солнечный-солнечный день.

Почему же на лицо падал дождь, холодный и колючий, словно в кожу впивались иглы? Где его мама? Бедро болело. Голова болела.

Когда продавец спросил, как зовут его маму, он сказал, что Кармела Блум, но это было явно смешно, потому что его маму звали Илейн. И она умерла, когда ему было два года, а его мачеху — женщину, вырастившую его, — звали Клэр Шавест, позже Клэр Фальк. И ни одна из них никогда не брала его с собой в коричневое здание АП в солнечный день, чтобы обсудить организацию похорон и несчастный случай на производстве в отношении его отца, потому что его отец не был на орбитальной стройке, он работал на «Лоуманн-Искейпер» и был еще жив. Теперь он жил с новой семьей на планете Поселение 21. С семьей, создание которой он оставил на усмотрение Клэр. С семьей, с которой Лекс никогда не встречался, потому что в действительности он не был готов пересилить себя и отправиться драйвером на Поселение 21, хотя там жили его сводные братья и сестры.

Почему же идет дождь, если светит солнце? Почему ему больно? Что его смущает?

Он хотел встать. Он лежал на спине. Он хотел встать, но знал, что на самом деле это будет трудно сделать.

Однако, как бы трудно ни было, он понимал, что гораздо труднее будет вспомнить, кто он.

Лекс Фальк открыл глаза Нестора Блума.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Улыбка была широкой. Она заполняла все небо. Это была жизнерадостная улыбка, с ямочками в уголках рта — ямочками от улыбки. Улыбку заполняли крупные белые зубы, ровные и отполированные, и на одном из них играл лучик света, как это показывают в мультиках.

Нет же, почему «как»? Всамделишний мультяшный блеск, звяк! — и тут же голова кругом.