Вылез, огляделся. Пехотура уже у домика… правильный они домик выбрали, капитальный такой каменный особнячок, двухэтажный, с решеткой чугунной вокруг — и не ломанешься с ходу и не накопишься скрытно для броска. За ними Михеев и Севшин пятятся, Стаську спинами зажимают.
Тихо пока.
Подумал — и как сглазил. С другого конца улицы пулемет заработал. Правда, повезло — стрелок за ним, похоже, был совсем зеленый, пули явно выше роста шли.
Десять к одному спорю, прицел у него был метров на пятьсот выставлен, а не на реальные двести. Для городского боя ошибка типичнейшая!
Догнал своих, кинул Михееву подсумок с гранатами, развернулся. Заряжающий наш сумел-таки мешок свой злосчастный пропихнуть, взгромоздил его на горб, спрыгнул, побежал… взвыло пронзительно над крышами, и между ним и панцером мина рванула.
Я уж было подумал — все, отвернулся. И тут Стаська как взвизгнет:
— Он живой, смотрите, он живой!
Оглянулся — точно, шевелится. Ну, лось… Надо что-то делать.
— Механик, радист, — командую, — к дому! Наводчик — за мной!
Сказал — и запоздало так сообразил, что если сейчас вторую мину с тем же прицелом положат, накроют нас с Севшиным, как несушка яйца. Но — мысль мыслью, а ноги уже сами по себе двигаются.
Добежали. Серко уже оклемался почти, встать пытается — причем вместе с мешком! Я, было, решил, что пожалел Господь дурака — послал все осколки в мешок этот проклятый. Гляжу — хрена-с-два, под ногами лужа красная и расползается, что характерно, неприятно быстро.
— Пан командир, я…
— Лежать! — рявкнул я на него. — Молчать!
Donnerwetter, думаю, жгут нужен, а то и два, если у лося оба копыта перебиты, но накладывать их на месте — верная смерть всем троим.
— Севшин, режь лямки!
Наводчик пистолет в левую перебросил, правой нож выхватил, по лямкам полоснул. Заряжающий дернулся было, начал пасть для вопля возмущенного разевать — тут-то его и достало.
— А-а-а-а-а!
Подхватили мы его под руки, поволокли. Я назад оглянулся — черт, думаю, до чего полоса широкая, это ж сколько кровищи из него хлещет! Так и до подъезда не дотащим!
Нет… дотащили. Я тут же ногу перебитую ухватил, стиснул, повернулся к Севшину.
— Хватай вторую, пережимай артерии, пока этот урод кровью не истек! — и остальным, что вокруг столпились: — Чего зенки вылупили? Жгуты, живо! Schneller, [22] мать вашу перетак!
Вот ведь хрень… вроде бы изо всех сил сжимаю, а хлещет по-прежнему, как из крана. Плюс еще орет этот олух так, что уши закладывает.
— А-а-а! Бо-о-льно! Больно-то как…
Казалось, минут десять так его держал, хотя на самом деле там хорошо, если секунд столько прошло. Потом унтер пехотный своим штык-тесаком обе штанины вспорол, раздернул, а один из солдат жгуты затянул.
— Плохо дело, — произнес унтер, разгибаясь. — На левой кость перебита, на правой и вовсе чашечку разворотило и лодыжку покарябало… впрочем, лодыжку он, наверное, и не чувствует уже.
Я только теперь разглядел — окантовка погон васильковая.
— Ну а ты, змей Эскулапа… что сделать можешь?
— А ничего, — огрызнулся он. — Я ж санитар, моя работа — перевязать или перетянуть, как сейчас, и до ассистентарцта [23] доволочь.
— Бо-о-льно! А-а-а-а-а!
Достал меня этот вопль — я, даже и не думая, что Стаська рядом стоит, всю свою наболевшую душу на санитаре отвел.
— …и мать твою тоже перетак, — закончил я свой монолог. — Ну хоть какая-то польза от тебя может проистечь?
— Броня, так тебя, ты каким местом слушаешь?! Ни хрена я не могу, по буквам — Н-И-Х-Р-Е-Н-А! Ему даже не врач — госпиталь с операционной нужен! А я… был бы морфин — вколол бы, так ведь и морфин мне не положен! — Тут ему стукнуло, наконец, мои погоны разглядеть и, уже тоном тише, добавил: — Господин фельдлейтенант.
— Так ведь, — задумчиво так произнес Севшин. — У нас есть морфин. В аптечке.
Ну да. Был. Пять ампул, как сейчас помню, — на случай ожога, чтоб до самых бровей накачаться. Я сам же их и выменивал.
— Угу, — кивнул Михеев. — А аптечка в панцере. Тридцать саженей под пулеметом — проще до Луны на карачках. Забудь. Лучше по дому пошарим… богатый домина. Спорю, если здешние тумбочки прикроватные тряхануть, сонные пилюли так и посыпятся. Когда у людей столько денег набирается, они без пилюль заснуть не могут, это я точно знаю.
Глянул я в проем, на зверика… ну да, шестьдесят метров плюс-минус. И — голый асфальт, не укроешься. Хорошо, если тот болван-пулеметчик так и не догадался прицел поправить, а если сообразил? Лично я бы такого горе-бегуна из карабина снял бы на раз.
— Ладно, — выдыхаю. — Но… Серко, сука, если ты до моего возращения сдохнешь… я разозлюсь. Очень сильно.
Закинул «бергманн» за спину, воздуху в легкие набрал — и побежал.
Повезло. Пулеметчик авровский то ли бутерброд как раз жевать затеял, то ли еще как-то отвлекся — засек меня только на последней трети пути. Стрельнул короткой — метра на три вправо промахнулся. Спохватился, начал панцер поливать. Только ведь я тоже головой работать умею. Не на башню полез, суслика изображать, а с ходу, рыбкой, в люк мехвода. Нырнул, подтянулся, люк захлопнул… так-то, думаю, пусть я в темноте и вверх тормашками, зато хрен меня теперь пулеметом выковырнешь.
Кое-как перетек в нормальное положение. Эх, думаю, знать бы… вкатил бы сейчас бы по этому горе-пулеметчику восемь-восемь в подарочек!
Перелез в башню, помешкал чуть и выстрелил к свиньям собачьим все шесть дымовых гранатометов. Какого, спрашивается, их экономить, для кого?
Достал аптечку, заодно уж от курсового короб с лентой отстегнул, высунулся, подождал, пока завесу чуть больше по фронту растянет, и спокойно, — чтоб, не дай господь, не навернуться с ампулами драгоценными, — пошел обратно.
Заскочил в подъезд, смотрю — Стаська около раненого на коленях сидит, личико в ладони спрятала, рядом санитар хмурый переминается, а Севшин на меня глянул коротко и сразу же глаза отвел.
У меня во рту сразу привкус медный появился.
— Что? — спрашиваю. — Не дождался?
— Ровно как, — отвечает санитар, — ты до панцера добежал. Болевой шок, плюс кровопотеря. Вообще, он еще долго держался для таких ран.
Я уж было собрался высказать… все, что мне по этому поводу сказать хотелось. Но тут Стаська ладони от лица отняла, голову подняла… Заглянул я в ее глаза сухие и ничего не сказал. Совсем.
Даже короб с лентой не грохнул с маху, а аккуратно на пол поставил.