Пост, по правде говоря, не совсем наш, а вспомогательной полиции. Водится у нас при корпусе такое подразделение в основном из бывших «серых добровольцев». По мне — так лучше бы синие сами свой беспорядок поддерживали, ну да командованию виднее.
На этом конкретном посту обитало три хохла и при них очкарик-вахмистр со старой «эрмой». Вахмистр тоже тот еще: форма мешком, бок в муке, «эрму» держит как смычок родимой скрипки… а с другой стороны, кого еще над этими долдонами ставить? Не немца же… прежде на такое австрийцы всякие были… а этот со своим идишем хоть по-человечески понимает со второго на третье.
В общем, припарковались мы около ихней хибары, я еще из кузова рявкнул: «Стройсь!», вылез, прошелся вдоль строя, порычал слегка, разместил стратегически вокруг грузовика и предупредил, что если хоть одна щепка с борта исчезнет, всех прямо на месте к ответственности привлеку, а вахмистра, как командный состав, особо не забуду. Тот сразу под цвет своего мундира окрасился… с того боку, что в муке — белый-белый, из-под которого серый проглядывает. Мне даже смешно сделалось. Пародия какая-то на солдата, ей-же-ей, а ведь тоже — еврей. Помню, видел я в газете фотку парней из Второй Иерусалимской — точь-в-точь такой же очкарик горбоносый на подбитом «Кромвеле» сидел, на бронебойку небрежно так опираясь. А подпись под тем снимком была: «Девять собственноручно уничтоженных… за исключительное мужество… Железный крест…» ну и все, что полагается.
Пока я этих павианов строем строил, Фриц, само собой, куда-то смылся, Клаус уже тоже у соседнего прилавка маячит. Я вообще-то Фрица при себе придержать хотел: торгуется Баварец здорово, у любого местного дедка цену вполовину сбивает. Но раз удрал — его, значит, баварское счастье.
Открыл дверцу, смотрю — очнулась уже вполне моя принцесса, сидит, напрягшая вся, как на иголках, и смотрит испуганно.
— Вылезай! — Вышла.
— Есть хочешь? — Молчит.
— Только вот не надо контузию мне тут изображать. Все ты слышишь, все понимаешь. Ну, хочешь есть или нет? Третий раз спрашивать не буду!
Кивнула.
Подвел ее к лотку, где тетка, себя поперек толще, пирожками горячими торговала, купил один.
— На, ешь.
Глазом моргнуть не успел — в секунду заглотала. Мне даже забавно сделалось.
— Гут, — и тетке кивнул, — давай следующий. — Второй моя герцогиня уже чуть помедленнее жрала.
А третий и вовсе цивилизованно — по чуть-чуть откусывая, без всякого там чавка. Дожевала, крошки с пальчиков аккуратно стряхнула и на меня глазки подняла.
— А ты почему не ешь?
— Сыт я.
Не объяснять же ей, думаю, что, по моему скромному мнению, зайчатина эта сегодня с утра процентов на девяносто то ли гавкала, то ли мяукала.
Мне, конечно, тоже случалось всякое в пасть тащить. Особенно при отступлении… тут и конина за деликатес идет. А к змеям я и вовсе пристрастился — у нас тогда в роте снабжения узкоглазый один был, из «серых добровольцев», то ли узбек, то ли таджик, то ли еще какой китае-монгол, он этих змеюк готовил — любо-дорого, не во всяком парижском ресторане так подадут. Это, заметьте, не я сказал, а обер-лейтенант Циммерман, который по тамошним Монмартрам год без малого сапоги протирал.
Надо бы, думаю, дать ей запить чем-нибудь сухомятку эту. Только не видно, чтоб на базаре вокруг лимонадами торговали. Все больше бутыли мутные друг дружке передают.
Я все ждал, пока она хоть что-нибудь спросит. Хоть чего-нибудь, «куда теперь?» или еще чего такое… а она молчит. И смотрит. Доверчиво так… как щенок дворовый, которого косточкой приманили. Именно щенок. Взрослая-то псина никогда так смотреть не будет, даже если ей втрое больший мосол подкинуть. Рычать будет, подкрадываться полчаса, косясь настороженно, а потом цапнет и смоется по-быстрому, пока отнять не попытались. А лопоух малолетний подшлепает ближе, разлапится смешно и смотрит вот так же — человек, подкинь-ка еще вкусняшку, а?
Если бы она не молчала…
По сторонам оглянулся — базар бурлит себе вовсю, шум, гам, дядьки деловитые мешки необхватные волокут, бабы — корзины такие же, живность всяческая надрывается, в дальнем конце ряда бьют кого-то… уже наземь свалили и ногами месят. И только мы с ней стоим.
— Как тебя зовут-то хоть?
— Марго, — только губы у нее при этом скривились… легонько так.
— К чертям свинячьим Марго. Как тебя по-настоящему зовут?
— Анастасия.
Я затылок поскреб, попытался свои познания русского в один кулак собрать…
— Это тебя в детстве мама Настеной звала?
И тут она улыбнулась. Чуть-чуть, едва-едва — но я засек.
— Нет. Сестра старшая. Стаськой.
— Ладно, пойдем, что ли, подыщем тебе из одежды чего поприличней. Потому как в этом наряде тебе в батальоне появляться точно нельзя.
* * *
Гуго Фалькенберга я за снарядными ящиками нашел. Он всегда там лежит. Это каждый, кто в батальоне хоть неделю пробыл, знает — где Гуго, там ящики, а где хоть какой-нибудь штабель образуется, пусть даже из двух ящиков, там и Гуго непременно заведется. Пусть даже кухня его в самом дальнем углу базируется — если у Гуго свободная минутка, а у него из этих минуток, считай, три четверти дня состоит, Фалькенберг идет под ящики устраиваться. Сколько помню, ни разу этот закон сбоя не давал — хоть в учебники вноси, в тригонометрию.
Постоял я над ним, понаслаждался художественным сопением в две форсунки, а потом подошвой его легонько тронул.
— Босса. Чего тебе?
Отметьте работу виртуоза — Гуго меня опознал, не открывая глаз. Как? Дедукция это называется. Из рядового состава, да и половина унтеров к гугиному боку обувью нечищеной, да и вылизанной тоже, под страхом смерти коснуться не посмеют. Господа офицеры же, буде нужда им придет, рявкнут командным своим голосом, а если уж возжелают пнуть — так пнут не скупясь, с маху. Ну а из оставшейся публики — хаупт и прочих штабсфельдфебелей только я голос надрывать лишний раз без нужды не люблю, и Фалькенберг это знает превосходно.
— Вставай. Дело есть.
— Чего за дело? — вставать Гуго, естественно, и не собирается.
— Помощник тебе нужен.
Я эту фразу не вопросительно произнес — утвердительно, и Гуго этот нюанс четко уловил. Глаза открыл, даже голову от скатки оторвать попытался.
— Ты, что, ко мне в котлоскребы решил податься?
— Нет, — и за спину себе показываю, — познакомься. Доброволец Стась — твой новый помощник, которого ты жаждал прям-таки до полного изнеможения.
Тут с Гуго окончательно дремота слетела. Сел он, обозрел Стася новоявленного. На меня взгляд перевел, вздохнул тяжко, шапку свою, до полного блина расплюснутую, нацепил.
— Эрих… ты какого местного дерьма нахлебался? Этот Стась твой… эта девка и пяти минут тут не пробудет. Как только ее Аксель увидит…