Он глядел на нее сверху вниз, глаза его поблескивали почти в полной темноте. Ничего не существовало более, кроме трения между ее ног — этого восхитительного трения, от которого сердце билось тяжелыми ударами и судорожно рвалось на волю дыхание. Обеими руками она сжала его ягодицы, втягивая его в себя. Он тяжело продышал ей в ухо какую-то фразу, череду любовных слов, сексуальных и грязных одновременно.
Господи, она кончает.
Она перевела взгляд в потолок, глаза и рот раскрывались все шире. Розетка в потолке потеряла свои очертания, сжалась до серого пятнышка, которое потом как будто ворвалось миллионом цветов, когда по ее телу прокатился оргазм.
Вечер субботы. За кирпичными стенами, составлявшими его прочный панцирь, «Городской герб» влачит свое существование на этой земле.
Животное состоит из внутренних органов, которые, в свою очередь, состоят из живых клеток. Сердце животного бьется, разгоняя кровь по артериям, которые могут быть толстыми, как шланг, или тоньше волоска. Продолжают свою работу функции пищеварения; легкие втягивают воздух, клапаны открываются и закрываются, электрические импульсы проблескивают по мозгу, перенося ощущения: тепло, давление на кожу. Если данное существо — человек, эти электрические импульсы передают идеи, скажем, написать стих о волнах в океане или посмотреть концерт по телевизору.
Гостиница имитировала процессы жизнедеятельности организма. Пища входила через дверь, отбросы сливались в канализацию.
Как микробы в теле преследуют собственные цели, четверо постояльцев гостиницы занимались своими делами. В номере 101 двое любовников сплетены на кровати; в номере 407 Дэвид Леппингтон пьет кофе и читает книгу; в 406-м Бернис Мочарди натягивает черные кружевные перчатки, которые доходят ей выше локтя. Работники на кухне чистят, режут, крошат, рубят, помешивают сковородки, над которыми вздымается пар; шеф-повар пьет уже третий стакан виски с лимонадом. С грациозностью кошки Электра движется среди столов в обеденном зале, здороваясь с постоянными посетителями.
И так же, как животное, не подозревает — поначалу, — что в его тело пробрался вирус, так никто не заметил, как нечто пробралось в гостиницу через заднюю дверь, неслышно и мягко ступая по ковру босыми ногами. Увидевший его на лестничной площадке, возможно, решил бы, что может его описать: длинные руки, подвернутые под ступни пальцы ног, так что оно стоит на них, горящие глаза, копна вьющихся светлых волос, две красные вмятины по обеим сторонам носа, что наводит на мысль о некогда сидевших на этом носу очках. Но физиология существа так же далека от человеческой, как и того, что пульсирует на дне океана или даже прилепилось к скалам на планетах по ту сторону звезд.
Фионе тепло и безопасно в объятиях любовника. Он спит. Фиона расслабилась, дрема мерно накатывает на нее теплыми, приятными волнами. Ее тело трепещет. Это было так правильно, так абсолютное совершенно правильно. Наконец она нашла свою любовь. Каждый заслуживает того, чтобы его любили, заслуживает уснуть в тепле и безопасности объятий любовника, такого же внимательного и нежного, как этот.
Она закрывает глаза. Она счастлива, довольна, ей тепло. Сон с ловкостью лисы закрадывается в ее мозг.
Бернис Мочарди стоит перед зеркалом. Она одета в черное и пурпур, настолько темный, что граничит с черным. На ней кружевные перчатки, закрывающие ей локти. Ткань как будто сама по себе таит странное обольщение; Бернис чувствует давление ткани, охватывающей ее руки, запястья, предплечья. Было что-то сексапильное в этом ощущении давления. Блуза — шелковая. В черный шелк вплетались нити темного пурпура-электрик, который придавал ткани тот же блеск, каким обладает панцирь жука. Блуза, сшитая на величавую фигуру Электры, ей определенно велика. Электре юбка доходила бы до середины икры. На Бернис она спускалась до пола.
Сейчас я могла бы сойти за викторианскую леди, думала она, довольная своим отражением, и элегантным движением руки покрутила из стороны в сторону подол юбки. Я хозяйка дома, госпожа замка. Я могу делать, что хочу, пойти, куда хочу. Здесь мой дом.
От этого наряда кружилась голова. Внезапно Бернис приподняла юбку, чтобы полюбоваться черными с кружевным верхом чулками. Хорошо бы ее сейчас кто-нибудь увидел. Ей хотелось поделиться эффектом: впечатление викторианской чопорности и при этом потаенной сексуальности.
Бернис улыбнулась зеркалу, глаза ее отражения сверкали, зубы как будто притягивали к себе свет. Радостное возбуждение гудело в ее венах.
Я способна на что угодно, подумала она. Могу постучать в дверь Дэвида Леппингтона, впорхнуть в его номер и упасть на его кровать, дрыгая ногами в черных чулках и хохоча при виде его удивленного лица.
Сейчас ей хотелось кого-нибудь шокировать.
Она подумала, не вплыть ли ей элегантно в бар внизу, просто чтобы вскружить головы рабочим с бойни, напивающимся в свой выходной; потом сесть у стойки бара, заказать красное вино, столь же несказанно красное, как и ее губы, и посмотреть, кто подойдет к ней первым.
Слишком беззубо, подумала она. Кожу у нее покалывало, глаза сверкали.
Я жажду большего.
Гораздо большего.
Вся кожа у нее в огне.
Сердце забилось быстрее.
Ей хотелось ходить по краю.
Если блондин с видеопленки появится у моей двери, я поцелую его в губы и утащу с собой в постель с самым что ни на есть беспардонным распутством, подумала она.
Если только смогу отыскать блондина с видеопленки.
Электра, наверное, приковала его где-нибудь.
Она держит его как своего секс-раба.
Где?
В подвале, конечно!
Эти слова как будто донеслись откуда-то со стороны. Они и вправду прозвучали так ясно, что она решила, что их произнес кто-то в комнате.
Едва не задохнувшись от удивления, она огляделась по сторонам. Никого. Комната оставалась прежней: похожая на звезду трещина в стекле над дверью ванной, картина с девушкой по колено в реке на стене, чемодан с кассетой притаился в шкафу...
И Уильям Морроу, безглазый и такой мертвый, что мертвее не бывает, стоит за дверью твоей спальни.
Нет. Хватит этих глупых мыслей. Никто за дверью не стоит, Бернис. Подожди, сейчас я тебе докажу.
И прежде чем она сумела остановить этот порыв, Бернис бесстрашно распахнула дверь.
В коридоре, черная и с четкими краями, стояла лишь ее тень, отбрасываемая за счет света за спиной.
В остальном коридор был пуст. По всей его длине тянулась старая алая ковровая дорожка (по которой ступают босые нога); нет, не ступают, твердо сказала она самой себе. Держи свое воображение в узде, Бернис.