И тем не менее кровь гудела у нее в жилах. Она пребывала в каком-то странном, почти чуждом ей настроении, как будто всеми действиями ее руководила какая-то внешняя сила.
Небольшой, разумный и ясный осколок внутреннего голоса уговаривал вернуться в номер, закрыть дверь, переодеться, смыть макияж и позвонить кому-нибудь из друзей с Фермы. Этот голос говорил, что ей нужно общество. Ей нужен нормальный, бесконечно тривиальный разговор, чтобы вернуться на землю.
Но что-то завладело ею. Ей хотелось сотворить что-нибудь волнующее и опасное.
Но что?
Подвал.
Спустись в подвал.
Там, быть может, разгадка тайны. К примеру, что именно сделала Электра с Майком Страудом, светловолосым парнем с видеопленки?
И снова у нее возникло ощущение, что слова исходят извне.
Тебе не хочется спускаться в подвал, Бернис, сказал голос разума, там темно, грязно и полно крыс...
Но она обнаружила, что быстро идет по коридору, ее сандалии шелестят по ковровой дорожке. Вот она уже на лестнице, быстро спускается по ступеням, чувствуя странный зуд волнения; будто она — шпион, отправившийся на государственной важности задание. Сердце у нее забилось быстрее.
Вернись назад, Бернис, вернись назад.
Вестибюль был покинут. Двери в общий бар были заперты, чтобы не позволить городским гулякам нарушить мир и покой гостиницы. Посетители покидают бар через двери, выходящие прямо на улицу. Электра, наверное, в ресторане. Сквозь запертую дверь бара Бернис были слышны случайные взрывы пьяного смеха под слащавые басы караоке.
Она подергала дверь в подвал.
Заперто.
Прекрасно, ну просто великолепно.
Бернис в нетерпении уставилась на дверь, будто та была преградой на пути к любовнику.
Она быстро заглянула в шкаф за стойкой портье. На полке лежала огромная связка ключей.
О, иди-ка к мамочке, подумала она чуть ли не в приступе горячечного удовольствия.
Понадобилось не более трех попыток, чтобы отыскать требуемый ключ, — и дверь в подвал распахнулась.
Каменные ступени вели во тьму, которая, казалось, пульсировала бархатной чернотой.
Бернис оглядела вестибюль. Свет хрустальной люстры казался слишком ярким, обычно приглушенный цвет красных занавесей — отвратительно кричащим. Такое случается. Когда сидишь и пьешь вино в полутемном баре, а потом выходишь на улицу, где дневной свет кажется немилосердно ярким, поскольку расширенные зрачки отказываются сокращаться, чтобы ограничить поток света, падающего прямо на оптический нерв.
Что со мной происходит, с удивлением подумала она. Реальность казалась такой чужой, все ощущения такими острыми, как будто ей сделали укол какого-то мощного стимулятора.
Вернись назад, Бернис. Постучи в дверь доктора Леппингтона. Скажи ему, что с тобой происходит что-то необычное, невероятное. Не ходи в подвал... не спускайся...
Она бегом сбежала по ступеням. Тьма приняла ее в свои объятия. Широко раскрыв глаза, Бернис огляделась по сторонам, но увидела только мрачно-темные силуэты.
Тьма... Я никогда раньше не видела такой тьмы, в благоговении подумала она. Тьма казалась испещренной темно-темно-красными прожилками.
Она вытянула перед собой руку, ощупывая тьму, будто та могла оказаться твердой и плотной, как стена.
Тут в ее голове пробился предостерегающий голос: ты протянешь руку и коснешься лица. Это голос рассудка прорывался сквозь — головокружительное возбуждение, он пытался побороть его, и даже небезуспешно, но этого было недостаточно.
Повинуясь порыву, она шагнула во тьму, выставив перед собой одну руку и сжимая ключи в другой.
В любую секунду я коснусь лица, думала она. Это будет мистер Морроу, человек, покончивший собой в твоем номере, Бернис. Он окажется там с раздувшимся от гноя лицом, с глазницами пустыми, как свежевырытые могилы... он ждет поцелуя живых губ; он сто лет лежал в одиночестве в своей могиле — о, ему так холодно и одиноко, что он пожертвует своим местом на небесах, лишь бы прижать свои разбухшие от могильных червей пальцы к твоей груди, а потом втиснет свой язык — скользкий, как дохлая рыба, Бернис, — тебе в рот...
У нее перехватило дыхание.
Ее пальцы вжались во что-то холодное в темноте.
Мертвое лицо мистера Морроу...
Нет.
Нет, это стена.
Голос разума зазвучал сильнее: Бернис, что ты делаешь в подвале? В темноте? Не видя даже собственной руки прямо перед собой?
Это безумие.
И она осознала, что так оно и есть.
Жар недавнего возбуждения быстро рассеялся во тьму. Теперь в ее жилы закрался страх. Холодный ужас, безотчетная паника.
Она обнаружила, что продвигается все глубже в подвал, по-прежнему в полной темноте. Она не могла остановиться. Теперь все находилось во власти какой-то высшей силы.
Пахло сыростью, затхлым воздухом, погребенным пятью этажами викторианского чудовища над ней и подземной скальной породы, что лежала за стенами подвала.
Это дурное место, подумала она, мне не следует здесь находиться. Это дурное место, где случаются дурные вещи. Именно здесь сто лет назад хозяин гостиницы насиловал своих служанок. А потом угрожал им увольнением, если проговорятся. Именно здесь толкали к стене плачущих и перепуганных детей; здесь слышался треск расстегиваемой ширинки; здесь им приказывали открыть рот и предупреждали не кусать, когда...
О господи боже, это ужасное место.
Холод накатывал на нее темными волнами. Тьма, казалось, перетекала с места на место. Потоки черноты как будто змеились из сырого кирпича пола, чтобы опутать ей ноги. Она чувствовала, как отростки тьмы взбираются по ее ногам, животу, груди, холодными щупальцами заползают ей в сердце.
Она моргнула, и в темноте перед ее глазами расцвели пурпурные пятна.
Я сейчас закричу.
Она сделала глубокий вдох. Я сейчас закричу и буду кричать до тех пор, пока кто-нибудь за мной не придет.
И ты надеешься, что твой крик пройдет сквозь два метра плотной кирпичной кладки? Никто тебя здесь не услышит, Бернис.
Как никто не услышал тех детей. Или вопли пятнадцатилетних горничных, когда безжалостно рвался их гимен.
Блондин на видео кричал.
Никто его не слышал.
Так почему, скажи на милость, кто-то должен услышать тебя, Бернис?
Когда в ближайшие пять минут с тобой случится что-то ужасное, никто не услышит. Это тебе придется вынести одной.
В темноте.
Теперь все ее чувства обратились сами на себя. Лишенная света, она стала остро воспринимать все, касающееся ее тела. Она чувствовала, как плотно кружево облегает ее руки, запястья и пальцы. Серебряные капельки серег, стоило двинуть головой, казались брызгами ледяного дождя, упавшими ей на шею.