Но кто сказал, что его служба закончилась? Разве он получал от Бога соответствующий приказ? Разве Бог как-нибудь дал понять, что Малышка больше не нуждается в услугах преданного охранника? Ну да, она выросла и выглядит теперь такой самостоятельной и независимой, однако это не означает, что ей никто и ничего не угрожает. И хотя Безлунник вряд ли появится до следующего новолуния (дату наступления которого бродяга уже вычислил), в городе и без него хватало смертельно опасных созданий и враждебных сущностей. Чего стоили, например, эти — новые, чужие, странные, — как их ни назови, они уже начали убивать. Пока только друг друга, и это неплохо, но у бродяги было предчувствие, что вскоре всё изменится к худшему. А были ведь еще свои, старые, почти привычные… Эти тоже кое-что знали о том, как вывести кошмары из тени и сделать их явью. Что тогда говорить о самых худших — отступниках и предателях рода человеческого, согласившихся на переезд?..
Бродягу прошиб холодный пот, несмотря на зимнее пальто до пят, которое он почти никогда не снимал. Это был страх — не за себя, за Малышку. Пока он, кретин, стоит тут, гадая, нужен он ей или нет, она, возможно, идет навстречу своей смерти!
Он сорвался с места и устремился за ней, ускоряя шаг по мере того, как росла его убежденность в необходимости и дальше ее защищать.
Они двигались по солнечной стороне улицы. Она шла, глядя только вперед и отбрасывая на тротуар удивительно плотную тень. Пристроившись за ней и уже почти нагнав, он залюбовался ею сзади — чудесными длинными волосами, фигурой с выраженными зрелыми формами, свободной походкой. Странно, неужели она, спавшая так чутко, сейчас не чувствовала опасности?.. Он вдохнул новый для него аромат женщины — но уже никакая новизна и никакие перемены в облике не могли поколебать уверенности бродяги в том, что это она, его Малышка.
Он протянул руку и осторожно коснулся ее плеча.
Она остановилась, медленно обернулась к нему. Ее ноздри трепетали, словно ей не очень нравился его запах. В глазах с исчезающе маленькими точками зрачков не было радости; на губах не появилось улыбки узнавания. Она как будто не очень обрадовалась встрече со старым другом. Когда он взял ее за руку и потянул за собой, она внезапно открыла рот и начала кричать.
Такое случалось и раньше, только крик был немного иным, беззвучным. Если Малышка капризничала, он не сердился на нее. Терпеливо пережидал, зная, что с этим ничего не поделаешь. Конечно, успокаивал ее, как мог. Он и сейчас успокаивал. Гладил, утешал, пытался обнять. Почему-то она кричала еще громче, билась в истерике, царапала его отросшими коготками. Он сказал себе: ничего страшного, просто Малышка внезапно выросла и еще сама не привыкла к этому. В конце концов ему пришлось взять ее на руки, и вскоре она затихла.
Он медленно двинулся обратно со своей драгоценной ношей. Кажется, она уснула. Ее голова покоилась у него на плече. Какая приятная тяжесть… Сердце бродяги наполнялось нежностью. Всё снова становилось на свои места. Он возвращался домой, и его Малышка была с ним.
Отсылая «креатуру» с глаз долой со словами «мне надо подумать», Розовский пускал пыль в глаза. Хотел показать, что у него всё под контролем. На самом деле, сколько ни думай, игрушки сами собой к нему не вернутся. А чтобы действовать, ему не хватало исходных данных. Он упустил инициативу, вернее, кто-то вырвал ее у него из рук. Он даже не знал точно — кто.
К такому обороту событий он оказался не готов. Считал, что держит бога за бороду, — и вот на тебе. Посреди пустого города он ощущал что-то вроде нехватки кислорода. А питательной смесью для его легких были люди с их страстишками, тайнами, извечной завистью, информационным голодом и тотальной взаимной зависимостью, которая смахивала на новообретенное рабство. Впрочем, подавляющее большинство его соотечественников никогда и не были свободными.
Розовский смотрел на вещи трезво — на «рабовладельца» он не тянул, не так стояли его звезды, и рассчитывать на это не приходилось даже в случае успеха на проекте. Пресловутый миллион — слишком незначительная сумма, чтобы мнить себя кукловодом. А вот роль надсмотрщика за умами была ему в самый раз — так, во всяком случае, Розовскому казалось. К тому имелись множественные предпосылки, объективные и субъективные. В принципе, он уже давно и небезуспешно эту роль исполнял — правда, в ограниченном масштабе. И сейчас, когда до глобальной премьеры оставались, возможно, считаные дни, кто-то пытался его слить. Мысль об этом не давала Розовскому покоя. Да и кому давала бы?
Там, на «большой земле», он уже принял бы контрмеры. Он умел крутиться в человеческом муравейнике, знал все входы и выходы, прекрасно ориентировался, кого и за сколько можно купить. В общем, чувствовал себя как рыба в воде. И кроме того — немаловажная деталь, — там была Машка с ее скептической улыбочкой и многозначительным молчанием, в котором он мог отыскать любые оттенки смысла. А еще — с ее хлыстом, благодаря которому Розовский не забывал, кто он и среди кого находится.
Крайне разреженное здешнее общество лишило его любимых инструментов, имевших принципом действия продажность, неудовлетворенность и прочие человеческие слабости. Тут каждый сражался сам за себя, и манипулировать было нечем — ввиду отсутствия «общественного мнения», с которым Розовский привык обращаться как с личным ночным горшком, наполняя его субстанциями различной консистенции в зависимости от состояния собственной пищеварительной системы.
В общем, он был уныл и некреативен, когда ему взбрело в голову выглянуть из гостиничного окна, выходившего во двор, на открытую стоянку. Он чуть не подавился крепким кофе, чашку с которым держал в руке. Питье было раза в два хуже того, что выдавала его домашняя кофе-машина, и раза в четыре — того, что варила Машка на обычной газовой плите.
Розовский провел себя по свежевыбритой щеке, вспоминая, когда он в последний раз видел эту стоянку. Получалось, что никогда. Ну не смотрел он туда, вниз, а из бара вообще мало что было видно. Розовский открыл окно и выплеснул остатки кофе на асфальт.
Темный внедорожник стоял на парковочном месте номер шестьдесят девять, как следовало из намалеванных на заборе по обе стороны от него чисел 68 и 70. Автомобиль находился в дальнем ряду, и Розовский не взялся бы определить модель наверняка, но был почти уверен, что это «ленд ровер». На «ленд ровере» ездил Бульдог, земля ему пухом (если, конечно, он в земле). Кроме того, Розовский знал, что после исчезновения главного «пастуха» его машину тоже не нашли.
Эти сопоставления заняли долю секунды, и сердце Розовского забилось быстрее. Мелькнувшая мысль о том, что это его «креатура» таким образом понтует, показалась нелепой и была тут же отвергнута, а предположение, что мальчики из «команды» могли попросту не заметить «ленд ровер», пусть даже стоящий где-то на задах, вообще не выдерживало никакой критики.
Он успел еще много чего предположить и развеять в пух и прах, пока выбегал из своего номера и искал выход на стоянку. Одна из дверей оказалась заперта, пришлось тащиться в другое крыло. Там ему повезло больше, и он выскочил в огороженный внутренний двор. Бросил взгляд в сторону въезда. Шлагбаум был поднят, будка дежурного пуста (ну а чего он ожидал — что ему помашет оттуда парень в форменной одежде?).