— Я не услышала ответа на свой вопрос.
Парень пожал плечами:
— Ну, не обламывала.
— В таком случае хотелось бы продолжить, а иначе, клянусь, когда ты попросишь помочь с твоими дурацкими фотографиями…
— Я понял, — перебил парень и поспешно вышел из дома. Дверь, ведущая в комнату синеглазки, с грохотом захлопнулась.
— Пойдем отсюда, — сказала девочка Нестору, а затем добавила громко, чтобы услышал не только он один:
— Надоел этот дебильный рок!
Они вышли в зной летнего дня, а спустя несколько секунд в спину им ударила звуковая волна «дебильного рока».
Около одиннадцати вечера он услышал шаги в коридоре. Это были очень легкие шаги, но он читал в гробовой тишине, на фоне которой любой шорох обращал на себя внимание.
Чтение никогда не поглощало Розовского целиком; часть его сознания продолжала контролировать окружающий мир, и еще оставался мозговой ресурс, чтобы параллельно с читаемым текстом сочинять другой — критический. В этом он усматривал одно из свидетельств своей неординарности. Он был человеком, не поддающимся очарованию, не сотворяющим себе кумира, ничего не принимающим на веру — в общем, трезвым аналитиком, которого, к тому же, невозможно застать врасплох.
Его и сейчас не застали врасплох чужие шаги. После ночного визита лучезарной малолетки он запирал дверь номера изнутри, а когда обнаружил внедорожник исчезнувшего шефа службы безопасности, принял кое-какие дополнительные меры. Кроме того, он постоянно держал при себе «глок»; сейчас оставалось только взять его в руку и направить на дверь.
Он не собирался стрелять в беззащитного ребенка, но он мог запросто выстрелить в того, кто, например, замочил Бульдога, даже не испачкав салон «ленд ровера». Или в ту, которая, мать ее, возможно, вела двойную игру… Да, выстрелить, — выяснив предварительно, зачем она явилась без приглашения.
Шелестящие шаги приближались. Он определил это не столько на слух, сколько при помощи чутья, обострившегося за минувшие сутки до прямо-таки звериного уровня. Ему казалось, что он мог бы с точностью до десятка сантиметров указать на стене то место, где за ней в данную секунду находился гость.
Розовский отложил книжку Сатпрема в сторону и выключил настольную лампу. Затем уменьшил до минимума свечение монитора, сложив ноутбук. Таким образом он перестал чувствовать себя мишенью и сделался почти неразличимым в наступившей темноте. А дверной проем — вот он, прямо перед ним, обведен серым контуром. С трех метров не промахнешься. Розовский выбрал позицию, максимально удобную хоть для стрельбы, хоть для бегства. Он также заранее позаботился о том, чтобы его не было видно из окна. Кто-нибудь другой, вероятно, счел бы подобные приготовления проявлением паранойи, но Розовский спросил себя, что сказал бы по этому поводу Бульдог, если бы мог давать советы с того света. И все прочие вопросы отпали сами собой.
Гость остановился за дверью номера. До этого Розовский удивлялся, что слышит шаги, а теперь ему казалось, что он даже различает чужое дыхание, — впрочем, тут помехой уже становилось собственное. Он понял, что с этой ночи, если он ее переживет, тишина для него никогда и нигде не будет полной. Он мог задержать дыхание, но как остановишь сердце, если ты не йог, и как избавиться от остаточного шума мыслей в голове, если ты не Шри Ауробиндо?..
Пока гость двигался, легко было представить, что это девчонка, — с учетом босых ног, малого веса и коврового покрытия на полу в коридоре. Но сейчас без труда верилось, что гостем мог быть и взрослый мужчина в обуви на упругой подошве, а женщина — тем более.
Розовский ждал, затаив дыхание и поглаживая «глок» указательным пальцем. Только бы ублюдок был один, с одним он справится, обойма почти полная. С двумя-тремя — смотря насколько точно будет стрелять. На пятерых может не хватить патронов. Что касается мордобоя, тут Розовский не питал на свой счет иллюзий — даже при раскладе один на один. Поэтому «глок» появился до такой степени кстати, что в этом можно было заподозрить либо чью-то помощь (штуку, по его мнению, маловероятную), либо провокацию. Ничего, скоро он узнает — ждать осталось недолго…
Ручка двери повернулась с неожиданно громким щелчком. Розовский вздрогнул. Струйка холодного пота сбежала за воротник. Теперь он почувствовал, до какой степени напряжены его нервы. Возможно, гость и не подкрадывался вовсе; Розовский замечал за некоторыми людьми раздражающую привычку ходить очень тихо — например, за своей бывшей женой, с которой расстался именно потому, что однажды она очень тихо вернулась домой…
При мысли о благоверной он ухмыльнулся. Как хорошо, что он вовремя избавился от этой дуры; Машке она и в подметки не годилась — ни как женщина, ни как боевая подруга. Тут Розовский нисколько не сгущал краски — то, что творилось в медиапространстве, было не иначе чем информационной войной на уничтожение.
Между тем гость дергал ручку запертой двери почти раздраженно. Розовский даже не пытался угадать, что бы это значило. Те, кого он хотел видеть, пусть приходят днем, после предварительной договоренности. Тех, кого он не хотел видеть, он не хотел видеть никогда.
Он слегка расслабился. Но не рановато ли? Не внушил ли ему «глок» чрезмерную самонадеянность? Дверь-то — препятствие смехотворное, мужику ничего не стоит вышибить…
Раздался троекратный стук.
О том, чтобы открыть, не могло быть и речи. Стук интеллигентный, костяшками. Странный гость. Не зовет, не пытается ничего сказать… Хотя бы назвал себя, что ли… Так нет же, молчит, сука.
А, пусть убирается к черту. Розовский уже всё для себя решил.
Гость это, видимо, понял. Шаги прошелестели в обратном направлении. Всё стихло… за исключением собственного сердцебиения. Теперь Розовский действительно мог определить свой пульс, не прикасаясь к запястью.
Ясно было, что до утра вряд ли удастся заснуть. И выходить до рассвета из номера он тоже не собирался. Зато первое, что он намеревался сделать при свете дня, это подыскать себе другую гостиницу.
Он еще долго сидел неподвижно. А когда попытался включить лампу, оказалось, что уже начался мертвый час. В самом деле мертвый. Кое-кто умер этой ночью, но случилось это так далеко от «Дружбы», что даже Розовский, превратившийся в одно громадное ухо, ничего не слышал.
Что бы там ни показалось Малышке, луч поисковой фары почти полностью ослепил его, и потому удачный выстрел был в большей степени проявлением Божьей воли, нежели следствием его, бродяги, умения и сноровки. Слепящий свет погас, но в глазах еще долго пульсировали жгучие раскаленные кольца — такие яркие на фоне пугающей темноты…
Бродягу это не остановило. Он предвидел, что начнется ответный обстрел, и припал к земле, тревожась лишь о том, чтобы Малышка с перепугу не вскочила и не побежала, — тогда шансов уберечь ее останется совсем мало. Он двинулся к ней по памяти, на трех конечностях, как слепая собака с перебитой лапой, однако в отличие от собаки он держал в руке винтовку и собирался воспользоваться ею снова — если прозреет. Если нет, воспользуется всё равно, но по-другому: постарается раскроить прикладом череп кому-нибудь из чужаков, а потом будет рвать их зубами… Малышку он им так просто не отдаст.