— Зажигалка есть?
— Есть.
Стасик щелкнул и посветил колеблющимся желто-синим огоньком. Я притворил дверь, закрыл на засов и пробрался вдоль разверстого жерла ямы к куче старых пальто и курток. Стасик прополз следом и уселся рядом со мной. Было сыро, пахло мокрым цементом, машинным маслом и чем-то тухлым — наверное, мышь сдохла. Но здесь я себя чувствовал спокойнее, чем на улице, хотя, с другой стороны, мы тут были как в клетке. Черт с ним, с Пахом. Его все равно пока нету, в отъезде, если верить Лорке. Можно было бы и домой пойти, но почему-то не хотелось.
— Пожрать бы, — буркнул Стасик.
— У меня немного денег с собой есть. Тут ночник не очень далеко…
— У меня тоже. Сходим? А то забились и сидим, как крысы.
— В самом деле, чего это мы? До утра еще долго, никакого смысла прятаться пока нет. Как дети, честное слово.
— Щелкай обратно своей зажигалкой, — велел я.
Мы пробрались к двери, а за ней обнаружили Лорку. Обняв себя за плечи, она стояла, прислонившись к кирпичной стенке возле гаражных ворот.
— Я за вами шла, — сказала она.
— Шпионила, — уточнил Стасик.
— Просто шла. Не домой же мне возвращаться.
Возвращайся, нам-то что. Собирай вещи, к утру будете у канадской границы, — сказал я, запирая гараж. На закрытие замок почему-то работал гораздо туже, пришлось вставить в ушко ключа валявшийся у порога гвоздь и использовать его как рычаг. — Пошли, Стас, за жратвой.
— Ребята, вы меня не простили?
Она смотрела на меня с надеждой, но я покачал головой:
— А за что тебя прощать? Да и какое мы, низшие существа, имеем право прощать или не прощать таких, как ты или твой папанька? Мы расходный материал, игрушки. Вот ты поигралась-поигралась и бросила. Теперь Князь-полковник будет играться. Езжай уже в свой Псков или Киев.
Я повернулся и пошел. За мной двинулся Стасик, которому, кажется, было жалко девчонку, но все ж он ее больше боялся, чем жалел. Да и потом, меня-то он знал с детства! К тому же я был человек.
На повороте я оглянулся: Лорка следовала за нами сзади, метрах в тридцати. Зря я ее так, наверное. Могла в самом деле спокойно собрать шмотки и уехать от греха, батя надавал бы ей подзатыльников, или как у них там заведено наказывать детей, а потом бы все уладилось. А она осталась с нами. Втянула нас в дерьмо, но сама осталась.
Тем не менее звать Лорку я не стал, прикинув, что все равно никуда не денется, подождет здесь. А вот плавленых сырка взял три. И сосисок шесть. Пива брать не стал, хотя Стасик и намеревался купить, — надо находиться в здравом уме и трезвой памяти, военное положение как-никак. Попросив продавщицу ночника нарезать половинку черного, что она сделала с явным неудовольствием (а мне было пофиг, потому что над кассой висела табличка «Мы можем нарезать хлеб и мясопродукты»), мы вернулись на улицу. Лорка с потерянным видом маялась у ярко освещенной витрины с большими неоновыми буквами «25 ЧАСОВ В СУТКИ». Ведь знает же, что мы ее не бросим, а делает такой жалкий вид. И я знаю, что мы ее не бросим, но тоже делаю гордый вид. Бросать надо все это, вот в чем правда.
— Есть хочешь, Лор? — спросил я.
— Хочу…
— Пойдем тогда.
До гаража мы шли молча, но уже рядом, а затем случилась неприятность: ключ сломался, как только я вставил его в скважину и попытался повернуть. Причем сломался прямо там, внутри скважины, у самой бородки. Шепотом матюгнувшись, я бросил обломок через плечо и сказал:
— Все, тут закрыто. Идем ко мне домой? Два часа ночи почти…
— Сомневаюсь… — сказала Лорка.
Я обернулся и увидел в десяти шагах от нас алуку.
— Вы меня убьете?
— Почему?
— Но я священник…
— И что же?
— А вы — монстр.
— А вы — нет?
Клайв Баркер. Ночной народ
Утром Ивана Ивановича разбудил мажордом Трофимыч и поведал, что приехал губернский полицмейстер и желает видеть Рязанова.
— Что полицмейстер-то, серьезный? — спросил Иван Иванович, одеваясь.
— Серьезный, серьезный! — закивал Трофимыч с напуганным видом.
Полицмейстер ожидал на веранде, где несколько дней тому Иван Иванович в первый раз беседовал с Армалинским. Это оказался низкорослый плотный мужчина лет пятидесяти, с темным суровым лицом, на котором особенно ярко выделялась щетка молочно-седых усов.
— Господин Рязанов? — осведомился полицмейстер, оборачиваясь.
— К вашим услугам, — кивнул Иван Иванович. — С кем имею честь?
— Здешний полицмейстер, Свиньин Федор Ермиевич.
— Извольте, господин Свиньин…
И Рязанов подал полицмейстеру заранее приготовленные бумаги, подписанные самим Лорис-Меликовым. Свиньин внимательно с ними ознакомился, вернул и произнес будничным тоном:
— Удивительно, что столь высокой персоне понадобилось в сем захолустье… Но расспрашивать о том не стану, ибо дело не мое; меня же интересуют лишь события, связанные со смертью штабс-капитана Вильманстрандского полка Шкирятова, при коей вы присутствовали.
Грозные верительные грамоты Рязанова полицмейстера, казалось, вовсе не поколебали. Впрочем, Иван Иванович и не планировал с ним как-то ссориться, куда полезнее иметь Свиньина в союзниках и соратниках…
— Я готов ответить на вопросы, коли таковые имеются.
— Эх… — махнул рукою полицмейстер, неожиданно переменившись в лице от суровости к растерянности. — Верите ли, сударь, я и так с самого начала не знал, к чему что приставить, а тут еще вы со своими бумагами… Поверьте, в медведя этого до самого конца не верил, а теперь верить приходится, когда вот оно — мертвое тело, да теперь уже говорят, что…
Свиньин замолчал, огляделся и, приблизив свое лицо к Рязанову (для чего пришлось несолидно встать на цыпочки), завершил:
— …говорят, что вовсе и не медведь это!
— Кто же, помилуйте, говорит?
— Да все. Мужики, бабы, в городе, опять же… Угораздило же вас соорудить экспедицию, да еще со столь плачевным исходом.
— Экспедицию, коли на то пошло, организовал сам покойный штабс-капитан, — поспешил уточнить Рязанов.
— Да знаю я, знаю… К вам никаких претензий не имею, не затем и приходил, а теперь уж и подавно, после того, что показали-то мне… Смею ли надеяться на помощь, или у вас какие иные дела, не терпящие отлагательств?
Если бы Иван Иванович мог, то рассмеялся бы от души. Ситуация в самом деле получалась комичная: несчастный полицмейстер спрашивал помощи у человека, который сам эту помощь искал везде, где лишь возможно, дойдя до старика еврея.