– Так ведь на твоем слове печать не стоит.
– Есть печать, есть, только стерлась немного. – Грифф поднял левую руку, показывая ладонь. – Узнаешь ли знак, почтенный?
Рыжий узнал, это хорошо было видно по его лицу. Он понурился, будто сдулся, опустил взгляд; копье его уткнулось в землю.
– Ну, коли так… – разочарованно промямлил он. – Тогда, что ли, проходите…
– Спасибо за дозволение, почтенный, – Грифф опустил руку. – Приятно встретить в такой глуши рассудительных людей. – Он добавил еще что-то на незнакомом Гаю языке. Наверное, это было ругательство, поскольку единственным понятным для писца словом было имя Драна. На предводителя разбойников короткая тирада произвела еще большее впечатление, чем лицезрение нарисованной на ладони печати. Еще ниже склонив голову и поворотив коня, он велел своим людям расступиться, а потом смиренно поинтересовался:
– Не нужно ли вам сопровождение, почтенные?
– Ты разве не видишь, какая у нас охрана? – вопросом на вопрос ответил Грифф и кивнул на троллей. – Нет, сопровождать нас незачем… Разве только… – Он посмотрел на расступающихся лошадей, потом глянул в сторону недалекой деревеньки. – А не найдется ли у вас подходящей повозки? Надоело уже сапоги топтать.
– Найдем! – Конопатое лицо разбойника воссияло. – Сей же миг сделаем!
– Вот как славно, – сказал Грифф и убрал от меча руку.
Дальнейший путь проходил в удобстве. Сивая кобыла Бабочка ходко тащила крепкую телегу мимо полей и перелесков. Ее пугали сидящие позади тролли, и оттого она ни на миг не сбавляла шаг. Гай, Лори и Скабби устроились на соломе, теперь у них было вдоволь времени для разговоров. Скратч, высунув из горловины мешка голову, с отвращением взирал на бегущие мимо окрестности и, кажется, прислушивался к происходящей рядом беседе. А вот Грифф, оседлавший вороного жеребца Чачика, в общении не участвовал. Он скакал впереди и внимательно наблюдал за округой. Лишь один раз, едва отряд разбойников и соломенные крыши бедных домушек скрылись за холмом, наемник заговорил с Гаем.
– Что ж ты сунуться-то хотел со своей Обителью, – с укором выговорил он писцу. – Чуть было не погубил все.
– Да я просто спросить думал, что там случилось, – оправдывался Гай, чувствуя себя виноватым. – Как бы невзначай… Я бы ни за что не признался, что жил там.
– Ну да, – хмыкнул наемник. – Не признался бы он. Такие умельцы есть, что и немого разговорят. Чего уж им ты…
– А они действительно Гая искали? – спросил Скабби.
– Видимо, его, – кивнул Грифф. – Много ли тут шляется малолетних писцов, сбежавших из разоренной Обители? Мне только один известен.
– А зачем им Гай? – поинтересовался Лори.
– Откуда ж мне знать? – Грифф дернул плечом и, пришпорив Чачика, поскакал вперед. У него были дела и поважней пустых разговоров.
– Я не сбегал из Обители! – крикнул вслед наемнику слегка обиженный Гай. – Когда я уходил, там все было спокойно! – Он повернулся к товарищам и повторил: – Я не сбегал. Чем угодно поклясться могу.
– Мы верим, – сказал Скабби, жуя соломинку.
– Верим, – подтвердил Лори.
Таким вот образом у них разговор и завязался. Гай вспоминал свою жизнь в Обители, рассказывал о непростой учебе, о монашеских порядках и строгости. Скабби и Лори, не шибко разбиравшиеся в монастырском житье, слушали с любопытством. И даже тролли, притихнув, завороженно внимали рассказу писца; особенный трепет у них вызывало упоминание разных писарских премудростей.
Местность была пустынная, скучная; земля каменистая и чахлая. Редкие деревеньки кончались сразу, стоило в них въехать, приличных людей навстречу не попадалось, а неприличные спешили убраться с дороги, завидя вооруженного всадника. Дважды из-за укрытий наперерез путникам устремлялись разбойничьего вида шайки, но Грифф быстро находил с ними общий язык, и путешествие продолжалось.
Продолжались и разговоры…
Сомнения одолели Тильта. А ну как все его старания тщетны? Может, вовсе нет никакой книжной магии? Все придумали служители Драна, окончательно помешавшиеся от своих страданий. Сами умом тронулись, да еще и писца с ума свели.
«Нет же! – уговаривал себя Тильт. – А иначе почему колдуны так встревожились и зачем разбойник Ферб предал своих хозяев?»
Есть, есть в Книге Драна магия. В словах ее, и в чернилах, и в бумаге. И еще Дран знает в чем. Да только непонятно, подвластна ли сила эта обычному человеку. Может, без божественного покровительства ни одно самое точное, самое правильное слово силы не имеет?…
Тильт на время оставил свои описательные опыты. Днем делал обычную работу, а как заканчивал норму, сразу ужинал и валился в постель – отсыпаться за прежние бессонные ночи. Есть он старался побольше, по утрам вновь начал заниматься физическими упражнениями – приседал, прыгал, отжимался, бегал на месте.
Вроде бы и кошмары, с которыми он почти свыкся, стали беспокоить его реже.
Только вот совесть заговорила, чувство вины глодать начало.
Перед погибшими волшебниками, перед казненным Фербом, даже перед безвестно сгинувшим Далькой. Да что говорить – высокочтимого Заталэйна, прозванного Тенью, и того было жалко.
А сколько незнакомых людей пострадало из-за этой Книги! Но это мелочи по сравнению с тем, что случится, когда из огненной бездны поднимется Лукавый Дран и его демоны.
«Почему же ты ничего не делаешь?! – мучил себя Тильт. – Почему не пытаешься что-то пробовать?» – «Устал», – отвечал он себе.
Но это была только часть правды.
Он боялся.
Боялся окончательно разочароваться в себе, в своем мастерстве. Боялся понять собственное ничтожество, бессилие. Тогда уже не останется никакой надежды. И больше не будет ему оправдания – он, он один во всем виноват! Когда писал проклятую Книгу, думал, будто с ее помощью обретет такое могущество, что все сумеет исправить: людям поможет, врагам отомстит, а Драна вернет туда, куда его другие боги скинули.
Боялся Тильт – и потому не писал ничего кроме того, что был обязан писать.
Но все же теплилась еще надежда.
А куда без нее? Без надежды жить нельзя. Без нее – прямиком в могилу. Вот она, рядом, могила Ферба. Напоминание и предостережение.
Все чаще вспоминал Тильт разбойника. Иной раз разговаривал с ним – с мертвецом, замурованным в стене. А какая разница – с бессловесным ли тралланом общаться или с покойником? Ответа ни от одного, ни от другого не дождешься.
Однажды Тильт увидел разбойника во сне. И было видение настолько яркое, а Ферб казался таким живым, что проснувшийся писец захотел оставить свои впечатления на бумаге. Он вытащил несколько листов из-под тюфяка, сел за стол, зажег свечи и просидел за письмом всю оставшуюся ночь. Нужные слова сами ложились на бумагу, голова была ясная, как никогда. Разное вспоминалось Тильту: и кургузые шершавые пальцы разбойника, и чудная ухмылка его, и слегка шутовская манера говорить. Не так уж долго они были знакомы, не так уж много виделись. Сложные отношения связывали их и непростая история – но сейчас Тильт словно о родном человеке писал. И такой узнаваемый Ферб получался, такой живой и настоящий, что писец лишь головой качал, себе удивляясь. А когда рассказ кончился мучительной смертью разбойника, Тильт заплакал. Долго смотрел он на неровную каменную кладку, вытирая слезы и шмыгая носом, а потом его будто прорвало. Через бумагу обратился он к мертвому Фербу, рассказал о его могиле, повинился, посочувствовал. Желание свое написал – изменить бы все плохое, что Книга натворила, вернуть бы погибших и его – Ферба – оживить. Да только подобное, наверное, лишь богам доступно. Да и то – не всем.