Ночной барг рвался с цепи.
Этой ночью он мог поживиться столь любимой им человечиной, но совершенно упустил из виду прошмыгнувший мимо ужин. Как такое случилось, не объяснил бы и самый искусный дрессировщик. Неизвестный прокрался в библиотеку, что в подвале, выкрал ценнейший том, но барг даже не фыркнул.
Когда дворецкий ворвался в комнату графа, тот громко храпел, возлежа на мягких перинах. В жарко натопленной комнате пахло благовониями.
– Господин, проснитесь! – испуганно воскликнул слуга.
Граф, с неохотой открыв один глаз, поправил съехавший набок ночной колпак и пробурчал:
– Ну что там у тебя, Ломесьен?
– Она украдена, господин, – робко сказал дворецкий.
Старик широко зевнул:
– Будет тебе говорить зага…
Сон как рукой сняло.
– Что?! – Малком аж подскочил на кровати. – Ты говоришь о…
– Да, господин, – подтвердил Ломесьен с совершенно убитым видом.
Малком открыл рот, потом закрыл, махнул рукой и отвернулся к стене.
Что толку в словах?
Она пропала.
И где ее теперь искать, старый граф совершенно не знал.
* * *
– Ничего, Ларри…
Пара старых кляч тащила ветхую кибитку по дороге. Мужчина в зеленой куртке сидел на козлах и правил, в то время как друг его, малыш-гоблин, вырезал что-то из куска мягкого дерева маленьким острым ножом.
– Ничего, – повторил мужчина, отгоняя ладонью летучих кровососов. – До города уже рукой подать… глядишь, к ночи доберемся. А нет – так в лесу переночуем. Не впервой.
– Надо доехать, хозяин, – покачал головой гоблин.
Мужчина поморщился, словно от зубной боли.
– Ну сколько тебя говорить – не хозяин я тебе! – с укором сказал он.
– Ты меня от смерти спас, – сказал карлик, продолжая свое занятие. – Последние деньги отдал…
– Не последние, – возразил собеседник. – Были б последние, померли б давно, от голода или от холода ночного.
– Ты будто не понимаешь, о чем я…
– Понимаю, конечно. Но и ты меня пойми – не мог я по-другому. Воспитание, наверное, такое. Знаешь, когда живыми, мыслящими существами, как скотом, на рынке торгуют… в такие моменты я не понимаю, зачем этому миру нужны художники!
– Чтобы украшать дома, – пожал плечами Ларри. – Чего тут непонятного?
– Твоя правда, – согласился мужчина, прихлопнув комара на щеке. – Художники – дом украшать, поэты да писатели – стишки пошлые да романчики писать, чтобы лорду какому повод был за чтеньем вечерком похихикать и друзьям по случаю пересказать… Эх… Куда ж мы катимся-то, Ларри?
– Не знаю, хо… Джейсон. А кабы и знал, какой мне от того толк?
– Да не знал бы, – грустно улыбнулся возница. – И никто не знает, и не знал никогда. Времена теперь другие – и все тут. А почему люди меняются так, а не этак – то, наверное, одному Богу известно.
Поскрипывающая кибитка тащилась по дороге медленно, будто неохотно. Старые лошади и так не отличались резвостью, а теперь еще и устали; с трудом переставляя ноги, они тянули повозку к столице королевства, к Сартону, и вряд ли кто-то взялся бы угадывать, дойдут они все же или свалятся замертво на полпути.
– Может, хоть в этом городе мне найдется место? – тихо спросил у себя Джейсон.
Надежда – хорошая штука. В самой сложной ситуации она заставляет вас сжимать кулаки, стискивать зубы и идти дальше, к своей цели.
Плохо, если, кроме надежды, у вас ничего нет.
Что ждет бродячего художника и его приятеля гоблина в большом городе, который ежедневно втаптывает в грязь веру сотен людей, ломает жизни десяткам и лишь единицам дает шанс чего-то добиться?
Счастливая и безбедная жизнь?
Пессимист, услышав такое предположение, покачал бы головой, реалист закивал бы, соглашаясь с пессимистом…
Но в этом проклятом мире нужно быть оптимистом, иначе он, этот мир, сожрет тебя с потрохами.
Особенно если вы бродячий художник, для которого рациональный подход – все равно что для палача сентиментальность.
* * *
В «Пьяном шуте», как всегда, играла музыка, и густое темное пиво лилось со столов на дощатый пол. Манящий запах жареного мяса, соленой рыбы, маринованного чеснока и подгоревшего жира соединялся с табачным дымом, превращаясь в совершенно непригодную для человеческих легких смесь, но завсегдатаям «Шута» было наплевать. Мускулистые грязные верзилы громко ругались и лапали проходящих мимо официанток. Те фыркали, но сдержанно, больше для проформы – к подобным выходкам посетителей они давно привыкли.
Змей прошел через зал, дорóгой поздоровавшись с парой знакомых типов, и плюхнулся на табурет у стойки.
– Что это с тобой, Гэт? – спросил толстый мужик в фартуке, протирая ветхую и грязную стойку столь же ветхой и грязной тряпицей. – Видок такой, будто ты только что прошел восемь кругов ада и забежал выпить кружечку пива перед последним!
– Ни хрена подобного, Хью, – невесело усмехнулся вор. – Я как раз с последнего.
– Так вот она какая у тебя, загробная жизнь, – фыркнул Хью. – Умер – и опять туда же, ко мне в трактир!
– Да, такая вот хреновая загробная жизнь.
– Чем же это хреновая? – делано удивился трактирщик. – Пиво есть, девочки красивые тоже в наличии, только тебя и ждут…
– От твоих девочек целый букет потом уносишь. В прошлый раз Фермон надо мной две недели колдовал. Думал уж, сдохну, да нет, справился маг… к счастью.
– Но не сдох ведь все же, а? – подмигнул вору Хью и, поймав на себе мрачный взгляд, довольно расхохотался: – Ладно, ладно, я ж и не уговариваю. Клиент всегда прав, как говорится. Тебе как обычно? Трагского светлого?
– Будто у тебя другое тут подают, – съязвил Гэт в отместку.
Трактирщик осклабился и, приподнявшись на цыпочки, крикнул в зал:
– Марта, подай-ка этому парню за стойкой наше меню, а то он не может определиться, что будет пить!
Пухленькая девушка с темными волосами до плеч, виляя крутыми бедрами, подошла к Змею и протянула ему пергамент с рукописным меню.
– Спасибо, Марта, – поблагодарил вор и, улучив момент, подмигнул девушке.
– Ба, кого мы видим? – всплеснула руками официантка. – Да это никак сам Гэт! Привет, красавчик! Где пропадал?
– Лечился.
– Простуда?
– Ага. На самом любопытном месте.