– Анита Станиславовна, я вот что хотел спросить… – Зарубин изобразил смущение, это у него всегда хорошо получалось. – Вон те фотографии на стене… Это ведь вы, правда? Я не ошибся?
– Не ошиблись, это действительно я. Это кадры из фильма, очень старого, вы его, наверное, не видели.
– Так вы снимались в кино?! – Изумление у него получалось не так здорово, как смущение, но в целом тоже неплохо.
– Да, один раз. В детстве.
– А почему только один раз? Обычно если ребенок хорошо справляется с ролью, его начинают снимать все подряд, я в книжке читал.
– Что вы, Сергей Кузьмич… простите, можно я буду называть вас просто Сергеем?
– Пожалуйста, конечно.
– Так вот, Сергей, это бывает далеко не со всеми детьми. Это распространенное заблуждение. Один раз снимают многих, во второй раз – только каждого десятого, в третий – и того меньше.
– А вам хотелось бы?
– Чего?
– Ну, дальше сниматься. Все девочки мечтают стать актрисами.
– Не все, уверяю вас. Но у меня была в принципе другая ситуация.
– Какая? Или об этом спрашивать неприлично?
– Если хотите, я расскажу. Мне не очень-то приятно об этом вспоминать, но вы ведь все равно узнаете. Костя Островский в курсе, так что если не я расскажу, так он. Видите ли, Волкова я по мужу, моя девичья фамилия Риттер. Вам это что-нибудь говорит?
– Так вы дочь Станислава Риттера?! – вот теперь Зарубин изумился по-настоящему.
Ну как же, Станислава Оттовича Риттера знала вся страна, даже такой оторванный от высокого искусства человек, как простой опер Серега Зарубин, и то слышал это имя. Правда, ни одного полотна известного художника он с ходу назвать не смог бы, но фамилия была на слуху.
– Да, я дочь Станислава Риттера. А больше ни о чем вам эта фамилия не говорит?
– Нет, – честно признался он.
– Вы никогда не слышали об актрисе Зое Риттер?
– Нет, не приходилось. Это ваша мать?
– Да, моя мама была очень известной актрисой, но она перестала сниматься еще в конце шестидесятых. Вернее, ее перестали снимать.
– Почему?
– Она, видите ли, бросила отца и вышла замуж за простого автослесаря, когда уже была беременна от него. Мама была членом партии, а такие вещи тогда не прощали. Кроме того, после родов она сильно пополнела, перестала заниматься своей внешностью, и о ней быстро забыли. Сначала подвергли остракизму, а потом забыли. А значит, забыли и обо мне. Вот и все.
В голосе Волковой Зарубин не уловил ни горечи, ни сожаления. Просто рассказ, будто изложение кем-то написанного романа.
– Вам было обидно, наверное, что вас больше не приглашали сниматься? – с сочувствием проговорил он.
– Нет, – она долила чаю ему и себе, – я об этом вообще не думала. У меня никогда не было мыслей, что вот теперь, после первого фильма, я обязательно стану известной актрисой. У меня было свое хобби, и оно к кинематографу не имело никакого отношения.
– Какое?
– Испания.
– Испания? – переспросил Зарубин, делая новый глоток чая и в очередной раз сожалея, что не попросил чего-нибудь другого. – Почему Испания?
– У меня крестная – испанка из Барселоны. Это она придумала мне имя. И мне с детства казалось, что во мне или течет испанская кровь, или живет дух этой страны. Я с семи лет училась играть на гитаре, закончила музыкальную школу. Танцую фламенко и фанданго. Свободно говорю и читаю по-испански. Досконально знаю историю и культуру Испании. Вот это мне было действительно интересно. А кино – так, случайный эпизод из детства.
Ничего себе Анита Станиславовна! Потрясающая тетка! От такой любовника и впрямь фиг уведешь. Значит, в том детском фильме она сама играла на гитаре. А музыка-то была сложная, это Сергей отчетливо помнил. Не какое-то там дешевое бренчанье на трех струнах с четырьмя аккордами. С четырьмя аккордами он и сам умеет, поэтому смог оценить мастерство юной гитаристки. Вот бы послушать, как Волкова играет… И посмотреть, как она танцует…
– Интересно, а Халипова когда-нибудь видела, как вы танцуете?
– Странный вопрос. – Волкова смотрела строго, и Зарубин мысленно усмехнулся. Ну конечно, она не поняла его логики, поэтому сразу насторожилась. А логика-то проста как три копейки.
– И все-таки.
– Видела. И не один раз. Почему вы об этом спросили?
– Сейчас скажу. А на гитаре вы при ней играли?
– Играла. И на саксофоне тоже играла.
– На саксофоне?
Ага, вот та фотография, с закатным солнцем! Значит, не постановочная…
– Я, Сергей, и на саксофоне играю. Про рояль я уже не говорю, это в музыкальной школе обязательно, как сольфеджио, хор и музыкальная литература. Так почему вы спрашиваете?
– Я подумал, что… Халипова должна была понимать, что против вас у нее нет ни одного шанса. Вы не только потрясающе красивы, вы не только умны и образованны, но еще и обладаете такими талантами! На что же она рассчитывала, когда заигрывала с Кричевцом?
– Дурочка, – просто ответила Волкова и печально посмотрела на него. – Хоть и нельзя о покойниках ничего говорить, кроме хорошего, но мы же с вами не на панихиде, правда? Вы на работе, и я обязана говорить все так, как есть. Костя ее все время подначивал, дескать, вот научишься танцевать, как Анита, научишься играть, как Анита, станешь доктором наук, как Анита, вот тогда, может, Антон на тебя внимание и обратит. Юлька злилась ужасно, по-моему, в ней это только разжигало азарт, ей хотелось доказать, что и без всех этих глупостей она Антона получит, на одной только юности и свежести.
Хорошо, теперь еще один осторожный шаг, очень осторожный. Тихонечко, тихонечко… Не спугни, Зарубин.
– Мне не хотелось бы быть неделикатным, но…
– Спрашивайте, Сережа, не стесняйтесь.
Ага, уже Сережа. Отлично. Волкова совсем расслабилась, можно рискнуть.
– Я заранее прошу прощения, вопрос наверняка будет вам неприятен, но я обязан спросить, потому что, если не спрошу, меня начальник в землю зароет. Ничего?
– Ничего-ничего, спрашивайте.
– Не могло ли так получиться, что Халипова все-таки добилась своего в отношении Антона? Ну, например, он устал от ее домогательств и решил уступить один раз, чтобы она от него отстала. Или она подловила его, когда он был нетрезв. Или еще как-нибудь…
– Да, – она горько усмехнулась, – в вашем вопросе действительно мало приятного. Но я на него ответить не могу. Если это и случилось, то я об этом не знаю. Ничего более точного я вам не скажу.