Огромная работа для такого короткого срока, Коротков это понимал. Кроме Зарубина и Доценко, этим занимались еще двое оперативников, но отчета Афанасьев требовал именно у Михаила, поскольку тот был начальником отделения.
– Ладно, – полковник сморщился, словно его заставили выпить отвратительное на вкус лекарство, – с какой криминальной группировкой связан этот думский деятель, вы выяснили?
– Так точно, – отрапортовал Доценко, – с группировкой Руслана Багаева.
– Я свяжусь с РУБОПом, чтобы вам дали сведения на всех боевиков Багаева, – деловито произнес Афанасьев.
– У нас есть, – подал голос Коротков. – Мы их уже получили.
Станет он дожидаться, пока руководители созвонятся! У Юры с московским РУБОПом давние дружеские связи, так что требуемую информацию он получил минут за пять до начала совещания у начальника. Теперь следует проверить каждого из багаевских ребят на причастность к убийству актрисы Халиповой. Во мороки-то! Хорошо, если Афоня власть употребит, сходит к руководству и попросит, чтобы РУБОП официально подключили к работе по убийству, тогда рубоповские оперативники возьмут на себя часть работы. Но Афоня человек сложный, вряд ли будет просить подмогу, чтобы потом успехом не делиться. Есть у него такой пунктик… Не зря Каменская его не любит, для Вячеслава Михайловича на первом месте не интересы дела, а его собственная репутация. Если говорить точнее, его собственные амбиции.
Уже половина одиннадцатого вечера, и полковник наверняка сейчас даст указание к утренней оперативке принести первые результаты по группировке Багаева. Две тысячи второй год уж заканчивается, а живем как при Сталине, с ночными посиделками и немыслимыми сроками. Ладно, пусть сыщик не должен жить, только работать, но спать-то ему можно хоть когда-нибудь?!
* * *
Неприятная правда, открывшаяся Риттеру при посещении мастерской жены, так и сидела в нем ни с кем не разделенной болью. Матери он не сказал ни слова и с сестры взял обещание молчать.
– Нине не говори. И не вздумай Ларку предупредить, что я все знаю.
– Разве ты не собираешься ничего выяснять? – удивилась тогда Анита. – Не будешь говорить с Ларисой?
– Пока нет. Я должен подумать, – ответил Валерий.
Ну в самом деле, какой прок выяснять отношения с Ларой? Что он может ей сказать? Спросить, правда ли, что она интересуется женщинами? Так он и сам убедился, что это правда. Теперь ему стало понятно, почему жена на всем протяжении их супружества не проявляла особого интереса к сексу. До свадьбы все было совсем по-другому, Ларка казалась ему горячей, изобретательной и ненасытной, а почти сразу после регистрации, примерно месяца через полтора-два, словно остыла, на его предложения откликалась далеко не всегда, а уж о том, чтобы самой проявить инициативу, и речи не было. Риттер про себя удивлялся, но при этом понимал, что так оно и лучше, недаром врачи уже давно говорят о «синдроме бизнесмена»: постоянное напряжение и частые стрессы зачастую не позволяют им быть половыми гигантами. Чаша сия и его не миновала, так что сексуальная неактивность жены Валерия вполне устраивала.
Что еще он может ей сказать, о чем еще спросить? Заявить, что не собирается жить с лесбиянкой, выгнать ее и подать на развод? Очень красиво: оставить не приспособленную к жизни наркоманку без поддержки и без средств к существованию. Развестись, но продолжать ей помогать? Тогда какой смысл в разводе?
А может быть, ее связи с женщинами – это не зов плоти, а попытка встряхнуть себя новыми необычными ощущениями и переживаниями в надежде, что они дадут новый толчок творчеству? Ларке кажется, что она бездарна и пишет плохо, и она ищет все возможные пути сделать свои полотна более страстными, наполненными чувствами. И если все так, то только его, Валерия, вина в том, что жена до сих пор не поверила в свой талант. Он мало старается, он не делает все необходимое, он что-то упускает, и все усилия по ее раскрутке не дают желаемого результата. А ведь она по-настоящему талантлива, уж ему ли, выросшему в семье художника, этого не понимать! Во всем, что происходит с Ларисой, виноват он сам, и незачем устраивать ей сцены и требовать объяснений. Факт налицо, и этого достаточно. Тем более сейчас имеет место быть очередной период «этого», так что все объяснения и выяснения заранее обречены на провал.
– Валерий Станиславович, – голос секретаря вывел его из задумчивости, – пришла ваша жена.
– Да, конечно, – невнятно пробормотал Риттер и тут же встряхнулся и взял себя в руки. – Пусть войдет.
И это тоже было обычным в период поглощения таблеток. Лариса ни с того ни с сего являлась к нему в офис, заявляла, что жутко голодна, и требовала, чтобы муж немедленно все бросил и вел ее в ближайший ресторан. Иногда он не мог отлучиться, и тогда еду из ресторана приносили прямо ему в кабинет. Лариса ела жадно и быстро, после чего немедленно засыпала здесь же, в кресле, свернувшись калачиком. В таких случаях Риттер объяснял секретарю, что его жена работала всю ночь напролет (хотя на самом деле уже несколько дней даже не прикасалась к кистям и краскам), забывая поесть и отдохнуть, страшно оголодала и устала, и вот… Все с пониманием относились к причудам художественной натуры жены босса, и никто ничего плохого до сих пор не заподозрил. Тем более спала молодая женщина крепко, и ее присутствие в кабинете шефа работе фирмы не мешало, можно было заходить и решать вопросы, даже не понижая голоса. Единственное ограничение состояло в том, что Риттер не мог никуда уехать, пока Лара не проснется, но с этим он как-то справлялся. Ни за что не хотел бы он, чтобы в его отсутствие жена проснулась и вступила в неконтролируемый контакт с кем-то из его сотрудников. Ее неадекватность тут же будет замечена, сначала поползут слухи, за ними последуют вопросы, почему он ничего не предпринимает и не занимается лечением Ларисы. Ответ на этот вопрос знают только мать и сестра Анита, больше ни с кем Риттер проблему обсуждать не собирался.
Жена ворвалась в кабинет – как на крыльях влетела. На лице улыбка, а глаза какие-то мертвые, ни мысли в них, ни нормального человеческого чувства. Одна тупая, как казалось Риттеру – животная, готовность радоваться всему подряд и всех подряд любить.
– Ой, Лерочка, золотиночка моя, – защебетала она прямо с порога, стаскивая мокрую от дождя куртку, – я так есть хочу – прямо не могу! А на улице такой дождь, это что-то невозможное! Ты меня покормишь, Лерусик? Только здесь, ладно? Я вся вымокла. У тебя перед офисом такое скопище машин, паркануться негде, пришлось ставить тачку далеко, пока добежала – промокла до нитки. Скажи там, пусть куртку повесят куда-нибудь.
Она держала мокрую куртку в руках, брезгливо отстранив ее от себя, как грязную тряпку. Повесить ее в кабинете было негде, и «скажи там» подразумевало, что Риттеру нужно или вызвать секретаря, или самому отнести одежду в приемную и повесить в шкаф. Вызывать секретаря он не стал, ему претили барские замашки матери, и сам он умышленно старался не делать ничего, что походило бы на них. Взяв из рук Ларисы куртку, Валерий вышел из кабинета. Вернувшись, он застал жену на своем месте, за столом. Она вертелась в крутящемся кресле, одновременно держа в руках трубку и набирая чей-то номер телефона. Собралась «чирикать» прямо у него в кабинете? О господи, за что ему все это?