Гвенда понимала, что его нужно встряхнуть, иначе юноша просто заболеет. Да и денег на всю жизнь не хватит. Рано или поздно им придется искать работу. Однако девушка ничего не говорила два месяца, пока не уверилась окончательно. Но как-то декабрьским утром решила, что пора:
— Мне нужно тебе кое-что сказать.
Обобранный крестьянин сидел за кухонным столом, неизвестно зачем строгая палочку, и, не поднимая глаз, что-то промычал в ответ. Верная подруга наклонилась через стол и схватила его за руки, прервав это бестолковое занятие.
— Вулфрик, пожалуйста, посмотри на меня.
Он угрюмо поднял голову, рассердившись, что ему приказывают, но воли возражать не было.
— Это важно, — настаивала Гвенда.
Парень молча смотрел на нее.
— У меня будет ребенок.
Выражение лица Вулфрика не изменилось, но землепашец уронил нож и палочку. Девушка долго смотрела на него.
— Ты меня понимаешь?
Он кивнул:
— Ребенок.
— Да. У нас будет ребенок.
— Когда?
Гвенда улыбнулась. Первый вопрос, который он задал за последние два месяца.
— Летом, до жатвы.
— За ребенком нужно ухаживать. За тобой тоже.
— Да.
— Мне нужно работать.
И вновь погрузился в уныние. Девушка затаила дыхание. Что сейчас будет? Вулфрик вздохнул и стиснул зубы:
— Я пойду к Перкину. Ему нужно проводить зимнюю вспашку.
— И удобрять землю, — радостно откликнулась Гвенда. — Я пойду с тобой. Он предлагал работу нам обоим.
— Хорошо. Ребенок, — повторил молодой человек, словно это было чудо. — Интересно, мальчик или девочка.
Она встала, обошла стол и подсела к нему на лавку.
— А ты кого больше хочешь?
— Маленькую девочку. У нас были одни мальчики.
— А я мальчика, похожего на тебя.
— А может, будут близнецы.
— Мальчик и девочка.
Вулфрик обнял ее.
— Нужно сходить к отцу Гаспару и повенчаться.
Гвенда облегченно вздохнула и положила голову ему на плечо.
— Да, — сказала она. — Наверно, нужно.
Мерфин съехал от родителей незадолго до Рождества. На принадлежавшем ему теперь острове Прокаженных он построил себе небольшой домик волну комнату, объяснив, что нужно охранять растущую гору ценного строительного материала — дерево, камни, известь, веревки, железные инструменты. Примерно в это же время Фитцджеральд перестал ходить в дом Эдмунда обедать. А Керис в предпоследний день декабря отправилась к Мэтти Знахарке.
— Можешь не говорить, зачем пришла. Три месяца?
Отводя глаза, Суконщица кивнула. На небольшой кухне, забитой бутылочками и флакончиками, Мэтти в маленьком железном котелке варила какое-то снадобье с едким запахом, и девушке захотелось чихнуть.
— Я не хочу ребенка.
— Эх, если бы мне каждый раз при этих словах давали по цыпленку.
— Это плохо?
Знахарка пожала плечами:
— Я стряпаю отвары, а не приговоры. Все знают, что хорошо, а что плохо, а если не знают, так на то есть священники.
Керис расстроилась. Она ждала понимания и уже несколько суше спросила:
— У тебя есть отвар, чтобы избавиться от беременности?
— Есть, только… — Мэтти замялась.
— Что?
— Чтобы избавиться от беременности, нужно отравить себя. Можно выпить галлон крепкого вина. Я делаю отвар из ядовитых трав. Иногда срабатывает, иногда нет. Но в любом случае тебе будет очень плохо.
— Я могу умереть? Это опасно?
— Да, хотя не более опасно, чем роды.
— Давай.
Знахарка сняла котелок с огня и отставила на каменную плиту. Встав перед выскобленной старой рабочей доской, взяла из шкафчика глиняную миску и насыпала туда понемногу каких-то порошков.
— Мэтти, ты что? Говоришь, что не судишь, а смотришь волком.
Та кивнула:
— Ты права. Конечно, сужу. Все судят.
— Осуждаешь.
— Я считаю, что Мерфин хороший парень и ты его любишь, но, похоже, не способна обрести с ним счастье. Это меня огорчает.
— Считаешь, что я, как все женщины, должна броситься мужчине в ноги?
— Кажется, для них это счастье. Я-то выбрала другую жизнь. И ты скорее всего сделаешь то же самое.
— Ты счастлива?
— Я родилась не для того, чтобы быть счастливой. Но я помогаю людям, зарабатываю на жизнь и свободна. — Знахарка перелила смесь в кружку, добавила немного вина и помешала, растворяя порошки. — Ты завтракала?
— Выпила молока.
Мэтти капнула в кружку немного меда.
— Выпей и не трудись обедать, все равно стошнит.
Керис взяла кружку, помедлила и выпила.
— Спасибо.
Настой оказался очень горьким, мед несущественно подсластил его.
— Завтра утром все кончится — так или иначе.
Девушка заплатила и ушла. По пути домой она испытывала странную смесь радости и грусти. Облегчение оттого, что после недель беспокойства наконец приняла решение, и вместе с тем ощущение утраты, как будто с кем-то попрощалась — с Мерфином, например. Может, они разошлись навсегда. Керис думала об этом спокойно, так как злилась на возлюбленного, но знала, что ей будет ужасно его не хватать. Вероятно, Фитцджеральд скоро найдет себе другую подружку, почему бы и не Бесси Белл, но Керис была уверена, что сама так не сможет. Никого не будет любить так, как Мерфина.
Когда Суконщица зашла в дом, от запаха подходящей на огне свинины ее замутило, и девушка вернулась на улицу. Ей не хотелось болтать с женщинами на лавочке, не хотелось говорить о делах с мужчинами в гильдии, и, потеплее закутавшись в тяжелый суконный плащ, она направилась в аббатство, села на кладбище и уставилась на северную стену собора, дивясь совершенству сложной лепнины и изяществу словно летящих контрфорсов.
Своевольница просидела долго, наконец ей стало плохо. Девушку стошнило, но желудок был пуст, и вышла только желчь. Заболела голова. Хотелось лечь, но, вспомнив кухонные запахи, она решила пойти в монастырский госпиталь. Монахини разрешат немного передохнуть. Суконщица покинула кладбище, пересекла лужайку перед собором и зашла в госпиталь. Вдруг ей страшно захотелось пить. Дочь Эдмунда приветливо встретила Старушка Юлия с добрым круглым лицом.
— О, сестра Юлиана, — обрадовалась Керис. — Вы не принесете мне кружку воды?
В монастыре был акведук, доставлявший воду с реки — холодную, прозрачную, чистую.