— Ты заболела, дитя мое? — с беспокойством спросила Юлия.
— Немного тошнит. Если можно, прилегла бы ненадолго.
— Конечно. Я позову мать Сесилию.
Девушка легла на один из аккуратно разложенных на полу соломенных матрацев. Сначала ей стало лучше, но потом вновь ужасно разболелась голова. Вернулась Юлия с кувшином и кружкой, следом пришла мать Сесилия. Керис отпила воды, ее вырвало, она выпила еще. Аббатиса задала несколько вопросов, а затем подвела итог:
— Ты что-то съела. Нужно прочистить желудок.
Керис было так плохо, что отвечать она не могла. Сесилия ушла и, вернувшись с бутылкой, дала больной ложку приторной микстуры со вкусом гвоздики. Девушка лежала с закрытыми глазами и больше всего хотела, чтобы боль прошла. Через какое-то время у нее дико свело живот и начался неконтролируемый понос. Суконщица смутно подозревала, что это действие лекарства. Через час все кончилось. Юлия раздела ее, омыла, поменяла испачканное платье на женский подрясник и положила на чистый матрац. Больная закрыла глаза и лежала без сил.
Зашедший проведать ее аббат Годвин сказал, что нужно пустить кровь. Потом пришел другой монах, усадил ее, заставил вытянуть руку, поместив локоть над большим тазом. Затем взял острый нож и вскрыл на сгибе вену. Керис почти не заметила боли и медленного ручейка крови. Через какое-то время монах наложил на надрез повязку, велел прижать и унес таз с кровью.
В каком-то тумане видела отца, Петрониллу, Мерфина. Старушка Юлия время от времени подносила к ее губам кружку, своевольница пила, пила и никак не могла напиться. Потом обратила внимание на горящие свечи и сообразила, что, должно быть, уже вечер. Упрямица погрузилась в полудрему, ее мучили какие-то ужасные видения, и все про кровь. Каждый раз, когда она просыпалась, Юлия давала воды.
Наконец девушка проснулась. Было светло. Боль утихла, осталась только тупая игла в голове. Потом Суконщица поняла, что кто-то ее моет, и приподнялась на локте. Возле матраца на корточках сидела послушница. Задрав подрясник больной до пояса, она протирала ей ноги тряпкой, смоченной в теплой воде. Через какое-то время Керис вспомнила ее имя:
— Мэр.
— Да, — улыбнулась послушница.
Когда она выжимала тряпку в таз, дочь Эдмунда с испугом заметила красную жижу.
— Кровь, — испугалась она.
— Не волнуйся. Это месячные. Сильные, но ничего страшного.
Керис поняла, что одежда и матрац пропитаны кровью. Откинулась и посмотрела в потолок. Слезы показались у нее на глазах, девушка не знала — радости или печали. Она больше не беременна.
Июнь 1338 года выдался сухим и солнечным, но шерстяная ярмарка кончилась катастрофой — для Кингсбриджа в целом и для Эдмунда Суконщика в частности. В середине недели Керис поняла, что отец разорен.
Горожане предвидели трудности и подготовились к ним как смогли. В дополнение к парому и лодке Яна гильдия поручила Мерфину сколотить три больших плота, чтобы баграми толкать их по реке. Молодой строитель мог бы сколотить и больше, но на берегу уже не осталось места. Аббатство открывалось рано утром, а паром работал всю ночь при свете факелов. Гильдия уговорила Годвина разрешить кингсбриджским лавочникам перебраться в предместье и торговать в очереди на паром, надеясь, что эль Дика Пивовара и булочки с изюмом Бетти Бакстер скрасят людям ожидание.
Ярмарка получилась малолюдной, и все равно очереди выстроились как никогда. Плотов не хватало, оба берега превратились в слякотное болото, телеги увязали, и их приходилось вытаскивать бычьими упряжками. Хуже того — плотами было трудно управлять, два раза они сталкивались, и люди попадали в воду. К счастью, никто не утонул.
Некоторые купцы предчувствовали сложности и не приехали. Другие, завидев очереди, разворачивались. У многих из тех, кто оказался готов прождать полдня, чтобы попасть в город, торговля шла так туго, что они через день-два уехали. В среду паром переправил в предместье больше народу, чем в город.
Утром Керис и Эдмунд с лондонцем Вильгельмом, высоким крепким мужчиной в плаще из дорогой итальянской ткани ярко-красного цвета, осматривали стройку моста. По объему закупок Вильгельм не мог сравниться с Буонавентурой Кароли, но в этом году более важных покупателей не было и вокруг него все суетились. Торговцы шерстью устроились на высоком плоту Мерфина со встроенной лебедкой для перевозки строительного материала. Молодой помощник Фитцджеральда Джимми оттолкнулся от берега.
В коффердамах посреди реки высились быки, в такой спешке поставленные в минувший декабрь. Мостник хотел сохранить коффердамы до последнего, чтобы опоры случайно не повредили те же рабочие, а после их сноса навалить сюда кучу камней, так называемую каменную наброску, которая не позволит течению вымыть грунт из-под фундамента.
Мощные центральные каменные опоры стояли как стволы деревьев, от них отходили арки к менее высоким быкам, поставленным в более мелком месте. От тех арки, в свою очередь, перекидывались к береговым устоям. На замысловатых лесах, облепивших колонны, как гнезда чаек скалу, работало больше десятка каменщиков.
Эдмунд, Керис и Вильгельм пристали к острову Прокаженных, где нашли Мерфина и брата Томаса, наблюдавших, как рабочие ставят береговой устой, от которого начнется второй мост, через северный рукав реки. Владельцем моста по-прежнему являлось аббатство, хотя оно сдало землю внаем приходской гильдии, а стройка велась благодаря заемам горожан. Томас часто приходил на стройку. Аббат Годвин проявлял хозяйский интерес к строительству и особенно к внешнему виду моста, вероятно, считая, что он станет своего рода памятником прозорливому новому настоятелю.
Мерфин осмотрел гостей золотисто-карими глазами, и сердце у Керис забилось быстрее. Они редко виделись, а говорили только о делах, но девушка по-прежнему чувствовала себя в его присутствии несвободно. Когда встречалась с ним глазами, перехватывало дыхание и замедлялась речь.
Молодые люди так и не помирились. Упрямица не рассказала ему о настое Мэтти, поэтому он не знал, прервалась ли ее беременность сама по себе или как-то иначе. Просто не заговаривали на эту тему. Дважды с тех пор Фитцджеральд приходил к ней и серьезно просил начать все сначала. Дважды Керис отвечала, что никогда не полюбит другого, но не собирается становиться чьей-нибудь женой или матерью. «Кем же ты собираешься стать?» — спросил он, и дочь Эдмунда просто отвечала, что не знает.
Мерфин повзрослел, посерьезнел. За аккуратными волосами и бородой теперь регулярно ухаживал Мэтью Цирюльник. Мостник носил подпоясанную красновато-коричневую блузу каменщиков, желтую, отороченную мехом, тунику мастера и шапку с перьями, благодаря которой казался чуть выше.
Элфрик, с которым они так и остались на ножах, пытался запретить Мерфину ходить в цеховой одежде мастера, поскольку бывший ученик не вступил ни в одну гильдию. Фитцджеральд на это отвечал, что, по сути, является мастером, а решить проблему не сложно — нужно просто принять его в члены гильдии. Дело так и зависло. Мерфину был всего двадцать один год, и Вильгельм, посмотрев на него, воскликнул: