Мэр поднесла полную кружку к губам Гвенды. Та открыла глаза и выпила всю кружку.
— Теперь все будет в порядке, — кивнула Знахарка.
Гвенда прошептала:
— Спасибо. — И закрыла глаза.
Мэтти посмотрела на Мэр:
— Может, вам удастся найти бульон. Ей нужно восстановить силы, иначе молоко пропадет.
Послушница кивнула и ушла. Ребенок заплакал. Гвенда ожила. Она переложила младенца на другую сторону и помогла ему найти грудь, затем посмотрела на Вулфрика и улыбнулась.
— Какой красивый малыш, — заметила Юлия.
Керис вновь посмотрела на ребенка и впервые увидела в нем человека. Каким он будет — сильным и честным, как Вулфрик, или трусливым и лживым, как дед Джоби? Младенец не похож ни на того, ни на другого.
— На кого же он похож? — спросила она.
Юлия присмотрелась:
— Кожа и цвет волос от матери.
И впрямь, подумала Керис. У малыша темные волосы и смуглая кожа, а Вулфрик светлокожий, с каштановой гривой. Младенец кого-то ей напоминал, и через мгновение девушка поняла — Мерфина. Глупая мысль промелькнула в голове, но Суконщица тут же отбросила ее. И все-таки сходство налицо.
— Знаешь, кого он мне напоминает?
Вдруг дочь Эдмунда поймала взгляд Гвенды. Ее глаза расширились, на лице отобразился ужас, и подруга едва заметно покачала головой. Это длилось лишь долю секунды, но смысл был ясен: «Молчи!» Суконщица стиснула зубы.
— Кого же? — простодушно спросила Юлия.
Девушка помедлила, отчаянно соображая, что ответить. Наконец ее осенило:
— Филемона, брата Гвенды.
— Ну конечно, — спохватилась монахиня. — Нужно позвать его, чтобы он поглядел на племянника.
Керис нахмурилась. Значит, ребенок не от Вулфрика? Тогда от кого? Точно не от Мерфина. Нет, он, конечно, мог переспать с Гвендой, мог поддаться искушению, но потом обязательно рассказал бы ей. Но если не Мерфин…
Вдруг ее посетила ужасная мысль. Что произошло, когда подруга ходила просить Ральфа за Вулфрика? Может, ребенок от Фитцджеральда-младшего? Думать об этом было слишком тяжело. Она посмотрела на Гвенду, потом на ребенка, потом на Вулфрика. Молодой отец радостно улыбался, хотя лицо его еще не высохло от слез. У него никаких подозрений. Юлия спросила:
— Вы уже решили, как назвать младенца?
— О да, — ответил Вулфрик. — Я хочу назвать его Сэмюэлом.
Гвенда посмотрела на малыша и кивнула.
— Сэмюэл, — повторила она. — Сэмми. Сэм.
— В честь моего отца, — улыбнулся счастливый Вулфрик.
А ведь через год после смерти настоятеля Антония Кингсбриджское аббатство не узнать, удовлетворенно думал Годвин, стоя на воскресной службе после закрытия шерстяной ярмарки. Главным новшеством стало отделение братьев от сестер. Они больше не встречались в аркаде, библиотеке, скриптории. Даже в соборе новая резная дубовая ширма по центру хора не позволяла им видеть друг друга во время служб. Только в госпитале монахи и монахини иногда невольно сталкивались.
В проповеди аббат Годвин говорил о том, что крушение моста в прошлом году было Божьей карой за развращенность братьев и сестер и за грехи горожан. Новый дух строгости и чистоты в аббатстве и дух благочестия и смирения в городе явится залогом благоденствия в этой жизни и в вечности. Он видел, что проповедь приняли благосклонно. После этого настоятель обедал в доме аббата с казначеем Симеоном. Филемон поставил на стол тушеного угря и сидр.
— Я хочу построить новый дом аббата, — начал Годвин.
Длинное худое лицо Симеона еще больше вытянулось.
— По какой-то особенной причине?
— Убежден, что из всех христианских аббатов я единственный живу в такой лачуге, будто дубильщик. Подумайте о господах, гостивших здесь за последние двенадцать месяцев, — граф Ширинг, епископ Кингсбриджский, граф Монмаут; этот барак недостоин подобных особ. Он создает превратное представление о нас и нашем ордене. Нам необходимо величественное здание, отражающее статус Кингсбриджского аббатства.
— Вы хотите построить дворец, — уточнил Симеон.
Годвин услышал в его голосе неодобрение, как если бы аббат намеревался прославить не столько аббатство, сколько себя, и сухо ответил:
— Если угодно, назовите это дворцом. Почему бы и нет? Епископы и аббаты живут во дворцах. И не для собственного удобства, а для гостей, а также для репутации Церкви, которую представляют.
— Конечно, — согласился Симеон, сообразив, что тут он ничего не добьется. — Но вам это не по средствам.
Реформатор нахмурился. По уставу старшие монахи могли с ним спорить, но правда заключалась в том, что он терпеть не мог, когда ему возражали.
— Просто смешно. Кингсбридж — одно из самых богатых аббатств Англии.
— Так считается. У нас и в самом деле немало владений. Но в этом году упали цены на шерсть, и это уже пятый год подряд. Наши доходы сокращаются.
— Говорят, итальянские купцы теперь покупают пряжу в Испании, — вмешался Филемон.
Бывший служка изменился. Достигнув своей цели, Филемон больше не производил впечатления неуклюжего подростка, приобрел уверенность, простиравшуюся до того, что новоявленный послушник позволял себе вмешиваться в беседу аббата и казначея и делать немаловажные замечания.
— Возможно, — кивнул Симеон. — Короче, шерстяная ярмарка пострадала из-за отсутствия моста, и мы получили намного меньше податей и пошлин, чем обычно.
— Но у нас тысячи акров пахотных земель, — напомнил Годвин.
— Там, где расположены основные наши земли, в прошлом году из-за дождей был плохой урожай. Вилланы буквально выживают. Трудно требовать оброк, когда им нечего есть…
— И все-таки они должны платить, — сказал Годвин. — Монахам тоже нечего есть.
— Когда деревенский староста утверждает, что тот или иной виллан не уплатил оброк или что земли не имеют держателей и поэтому оброка и быть не может, вообще-то нет способа проверить, действительно ли он говорит правду, — опять заметил Филемон. — Вилланы частенько подкупают старост.
Годвин, приуныл. Сколько подобных разговоров он вел в прошлом году! Был полон решимости навести порядок в хозяйстве аббатства, но всякий раз, пытаясь изменить существующее положение дел, натыкался на препятствия.
— И что ты предлагаешь? — раздраженно спросил он Филемона.
— Пошлите по деревням инспектора. Пусть поговорит со старостами, посмотрит на землю, зайдет к крестьянам, которые уверяют, что помирают с голоду.
— Если можно подкупить старосту, точно так же можно подкупить и инспектора.
— Только не монаха. Зачем нам деньги?