— И что же делать?
— Если хотите жить, ступайте в церковь, исповедуйте грехи, молитесь, ведите благочестивую жизнь.
Зная, что спорить бесполезно, Керис не удержалась:
— Умирающий от голода должен идти в церковь, но ему еще нужна пища.
Мать Сесилия одернула помощницу:
— Сестра Керис, тебе не нужно больше говорить.
— Но можно спасти столько…
— Хватит.
— Это вопрос жизни и смерти!
Настоятельница понизила голос:
— Никто тебя не слушает. Прекрати.
Целительница понимала, что аббатиса права. Сколько ни спорь, послушают священников. Она закусила губу и ничего больше не сказала. Карл Слепой затянул гимн, и монахи потянулись вереницей обратно к собору. За ними последовали монахини, толпа рассосалась. Когда вышли из собора во дворик, мать Сесилия чихнула.
Каждый вечер Мерфин, укладывая Лоллу спать в «Колоколе», пел ей, читал стихи или рассказывал сказки, а дочь задавала ему странные, неожиданные для трехлетней девочки вопросы — то совсем детские, то серьезные, то смешные. Сегодня мастер пел дочери колыбельную, и кроха расплакалась.
— Почему умерла Дора?
Так вот в чем дело. Лолла привязалась к Доре. Они проводили вместе много времени, заплетали друг другу косички; дочь Ткача, играя, учила маленькую подругу считать.
— У нее была чума, — ответил Мерфин.
— У мамы тоже была чума. — Лолла перешла на итальянский, который еще не совсем забыла: — La moria grande.
— У меня она тоже была, но я выздоровел.
— И Либия.
Деревянную куклу Либию девочка привезла с собой из Флоренции.
— У Либии была чума?
— Да. Она чихала, у нее был жар, пятна, но монахиня ее вылечила.
— Я очень рад. Значит, опасность миновала. Никто не заболевает чумой дважды.
— И у тебя миновала?
— Да. — Это показалось ему хорошей точкой для завершения разговора. — А теперь давай спать.
— Спокойной ночи.
Фитцджеральд пошел к двери.
— А Бесси не заболеет? — спросила дочь.
— Спи.
— Я люблю Бесси.
— Это здорово. Спокойной ночи.
Мерфин закрыл дверь. Общий зал внизу был пуст. Все стали бояться людных мест. Несмотря на слова Годвина, кое-кто услышал и Керис. Мастер почувствовал вкусный запах и, поведя носом, зашел на кухню. Бесси помешивала что-то в котле над огнем:
— Фасолевый суп с окороком.
Зодчий уселся за стол с хозяином «Колокола», крупным человеком лет пятидесяти, отрезал себе хлеба, а Пол налил ему кружку эля. Бесси подала суп. Бесси и Лолла полюбили друг друга. На день Мерфин нанял няню, но радушная хозяйка частенько присматривала за Лаурой по вечерам, и девочка тянулась к ней.
Небольшой собственный дом зодчего на острове Прокаженных не шел ни в какое сравнение с pagaletto во Флоренции, и мастер с радостью оставил его Джимми. В «Колоколе» было удобно: тепло, чисто, всегда вкусная сытная еда, хорошее вино и эль. Строитель каждую субботу платил по счету, но в остальном с ним обращались как с членом семьи, и он не торопился съезжать.
С другой стороны, нельзя же здесь жить вечно. А Лолла очень расстроится, лишившись Бесси. За короткую жизнь малютке пришлось расстаться уже слишком со многими. Ей нужна стабильность. Может, лучше выехать поскорее, пока она еще не чересчур привязалась к толстушке?
После ужина Пол отправился спать, а Бесси налила Мерфину еще эля, и они уселись у огня.
— Сколько человек умерло во Флоренции?
— Тысячи. А может, десятки тысяч. Невозможно подсчитать.
— Интересно, кто следующий в Кингсбридже.
— Я думаю об этом все время.
— Может, и я.
— Очень этого боюсь.
— Хотелось бы полюбить кого-нибудь, прежде чем помру.
Фитцджеральд улыбнулся, но ничего не ответил.
— Я никого не знала с тех пор, как умер мой Ричард, а это больше года.
— Ты скучаешь по нему.
— А ты? Когда у тебя последний раз была женщина?
Мастер не приближался ни к кому после смерти Сильвии. Теперь же с грустью осознавал, что не был по-настоящему благодарен ей за любовь.
— Примерно то же самое.
— Жена?
Он кивнул:
— Да упокоится душа ее в мире.
— Долгонько.
— Да.
— Но ты не пойдешь с кем угодно. Тебе нужно любить.
— Скорее всего ты права.
— И я такая же. Это замечательно, лучше всего на свете, но только если действительно любишь. У меня был всего один мужчина, мой муж. Я никогда на сторону не бегала.
Мерфин с интересом подумал, правда ли это. Как знать? Бесси казалась искренней, но так говорят все женщины.
— А ты? — спросила она. — Сколько у тебя было женщин?
— Три.
— Жена, до нее Керис и… кто еще? А, помню, Гризельда.
— Не скажу.
— Не волнуйся, и так все всё знают.
Мастер печально улыбнулся. Конечно, все всё знали. Может, не знали точно, догадывались, но, как правило, оказывались правы.
— Сколько сейчас маленькому Мерфину Гризельды? Семь? Восемь?
— Десять.
— У меня потолстели колени. — Бесси приподняла юбку и показала ему колени. — Мне никогда они не нравились, а Ричарду нравились.
Мерфин взглянул. Колени пухлые, с ямочками. Белые бедра.
— Он их всегда целовал. Хороший был человек. — Белл поправила платье, как бы опуская его, но на самом деле на секунду приподняла. — Он любил меня целовать, особенно после купания. Я привыкла, мне нравилось. Мужчина может делать с женщиной, которая его любит, все, что угодно, правда?
Это уже слишком. Фитцджеральд встал:
— Может, ты и права, но такие разговоры до добра не доводят, так что пойду-ка я спать.
Хозяйка грустно улыбнулась:
— Спи сладко. А если тебе станет одиноко, я здесь, у огня.
— Я запомню.
Мать Сесилию положили не на матрац, а на кровать, прямо перед алтарем. Монахини пели и молились возле нее день и ночь напролет, по очереди. Настоятельнице регулярно протирали лицо прохладной розовой водой, у кровати всегда стояла кружка с прозрачной водой из фонтана, но это ничего не меняло. Она угасала так же быстро, как и остальные, носом шла кровь, открылось женское кровотечение, дышать становилось все труднее, пришла неутолимая жажда.