На четвертую ночь аббатиса послала за Керис. Та глубоко спала. Дни были очень тяжелыми, госпиталь переполнен. Ей снилось, что все дети Кингсбриджа заболели чумой, она бегает вокруг госпиталя, пытаясь уследить за ними, и вдруг понимает, что тоже заболела. Кто-то из детей тянет ее за рукав, но она, замерев, отчаянно думает, как же ей справиться со всеми больными, когда сама нездорова. Целительница не сразу поняла, что кто-то все сильнее трясет ее за плечо со словами:
— Проснись, сестра, пожалуйста, тебя зовет мать-настоятельница!
Возле ее постели на коленях стояла послушница со свечой.
— Как она?
— Слабеет, но еще может говорить; хочет тебя видеть.
Керис опустила ноги, надела сандалии. Ночь была очень холодной. Накинув поверх подрясника одеяло, она бегом побежала по лестнице. В госпитале матрацы на полу лежали тесно, как рыбины в бочке, чтобы умирающие, которые еще могли сидеть, видели алтарь. Стоял запах крови. Из корзины у дверей целительница взяла чистую льняную маску и повязала на лицо.
Возле Сесилии на коленях стояли четыре монахини и пели. Настоятельница лежала с закрытыми глазами, и Керис испугалась, что опоздала. Затем та, судя по всему, что-то почувствовав, повернула голову и открыла глаза. Врачевательница присела на краешек постели, смочила тряпку в миске с розовой водой и стерла с верхней губы Сесилии кровь. Настоятельница, мучительно дыша и хватая ртом воздух, спросила:
— Кто-нибудь выжил?
— Медж Ткачиха.
— А она-то и не хотела жить.
— Ну конечно, ведь все ее дети умерли.
— Я тоже скоро умру.
— Не говорите так.
— Бог с тобой. Монахини смерти не боятся. Всю жизнь мы стремимся соединиться на небесах во Христе. Ждем смерти.
Эта длинная тирада истощила ее силы, и больная конвульсивно закашлялась. Целительница стерла кровь с подбородка.
— Да, мать-настоятельница. Только оставшиеся будут плакать.
Слезы показались у нее на глазах. Она уже потеряла Мэр и Старушку Юлию, а теперь уходила и Сесилия.
— Не плачь. Оставь это другим. Ты должна быть сильной.
— Интересно почему?
— Я думаю, Господу угодно поставить тебя на мое место настоятельницы.
Какое странное решение, подумала Керис. Казалось бы, лучше выбрать человека с более каноническими воззрениями. Но монахиня уже давно научилась не произносить такие вещи вслух.
— Если сестры изберут меня, я сделаю все, что смогу.
— Думаю, изберут.
— Полагаю, на эту должность метит сестра Элизабет.
— Клерк умна, однако у тебя есть любовь.
Керис опустила голову. Может, Сесилия и права. Элизабет будет слишком жесткой настоятельницей. Керис лучше сумеет управлять монастырем, хотя и сомневается в исключительной пользе молитв и гимнов. Больше верит в школу и госпиталь. Но небеса не попустят, чтобы во главе обители встала Клерк.
— И еще. — Больная понизила голос. Целительница наклонилась. — Аббат Антоний мне кое-что сказал перед смертью. Он хранил тайну до гробовой доски, как и я.
Керис не очень хотелось взваливать на себя груз тайны, однако человек на смертном одре имеет больше прав. Сесилия прошептала:
— Предыдущий король умер не от удара.
Врачевательница оторопела. Это случилось больше двадцати лет назад, но слухи она помнила. Убийство монарха считалось самым страшным грехом, двойным — в нем сочетались убийство и измена, самые тяжкие преступления. Даже знать об этом опасно. Ничего удивительного, что Антоний хранил тайну. Настоятельница продолжала:
— Королева и ее фаворит Мортимер устранили Эдуарда Второго. Наследник престола был еще очень мал. Мортимер, по сути, стал королем во всем, кроме титула, однако не так надолго, как, вероятно, надеялся. Эдуард Третий слишком быстро повзрослел. — Она вновь слегка закашлялась.
— Мортимера казнили, когда я была подростком.
— Но даже Эдуард не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что на самом деле случилось с его отцом. И тайну сохранили.
Керис дрожала от ужаса. Вдовствующая королева Изабелла еще жива, роскошествует в Норфолке. Если станет известно, что на ее руках кровь мужа, земля содрогнется. Монахиня чувствовала себя виноватой в том, что посвящена теперь в тайну.
— Так его убили? — спросила она.
Сесилия не ответила. Целительница присмотрелась. Глаза настоятельницы неподвижно смотрели вверх. Она была мертва.
На следующий день Годвин пригласил сестру Элизабет на обед. Момент критический. Смерть настоятельницы нарушила соотношение сил. Аббат нуждался в женском монастыре, так как его собственный нежизнеспособен: настоятель так и не справился с хозяйственными проблемами. Но большинство сестер до сих пор злятся из-за тех украденных денег и настроены крайне враждебно. Если их возглавит мстительная фурия вроде Керис, мужскому монастырю конец. Кроме того, аббат боялся чумы. А что, если он заболеет? А если умрет Филемон? Годвин измучился от кошмарных мыслей, но отгонял их, преисполнившись решимости неотступно добиваться долгосрочных целей.
Непосредственная опасность — выборы настоятельницы. Его терзали видения, как мужской монастырь закрывают, как он сам с позором покидает Кингсбридж и становится где-нибудь простым монахом, каким-нибудь помощником настоятеля, который будет требовать от него соблюдения дисциплины, унижать. «Если это случится, — думал Годвин, — я уйду из жизни».
С другой стороны, это не только угроза, но и шанс. Если повести дело по-умному, сестер может возглавить благосклонная, более того, послушная ему монахиня. Он ставил на Элизабет. Она станет властной руководительницей, ей важно положение, но с ней можно работать. Клерк прагматична, что доказала, предупредив о намерении Керис проверить сокровищницу. Это союзница.
Приглашенная вошла с высоко поднятой головой, наверняка понимая, что неожиданно стала важной персоной, и получая от этого удовольствие. Годвин вдруг усомнился, а согласится ли казначейша на его предложение. Нужно быть осторожнее. Монахиня обвела взглядом большой зал.
— Роскошный дворец, — тонко напомнила она, что помогла ему добыть деньги.
Настоятель сообразил, что сестра ни разу не бывала у него, хотя дворец построили несколько лет назад. До сегодняшнего дня сюда приходили только Петронилла и Сесилия.
— Спасибо, — откликнулся аббат. — Я уверен, он внушает уважение к нам знати. У нас уже гостил архиепископ Монмаутский.
На последние деньги сестер он купил шпалеры с изображением сцен из жизни пророков. Элизабет всмотрелась в пророка Даниила во рву львином:
— Очень хорошо.
— Аррас.
Монахиня подняла брови.