Престон был худощавым подвижным и очень непосредственным человеком. Один из наиболее выдающихся ученых своего поколения, он походил, скорее, на бухгалтера.
– Клиники всегда помогали зарабатывать деньги, – сказал он.
«Дженетико» принадлежали три клиники по искусственному оплодотворению. Работа их базировалась на концепции in vitro – выращивании эмбрионов в пробирках, что стало возможно благодаря новаторским разработкам Престона, сделанным еще в 70-х годах.
– Искусственное оплодотворение является в Америке одним из наиболее перспективных направлений медицины. И с помощью «Дженетико» «Ландсманн» пробьет себе путь на этот поистине необъятный рынок. Они наверняка захотят, чтобы мы на протяжении десяти ближайших лет открывали по пять таких клиник в год.
Джим Пруст был лысым загорелым мужчиной с крупным носом, в очках с толстыми стеклами. Его характерное некрасивое лицо было просто подарком для политических карикатуристов. Они с Беррингтоном были друзьями и коллегами вот уже двадцать пять лет.
– Но как же вышло, что мы никогда не видели никаких денег? – спросил Джим.
– Мы постоянно тратили их на новые исследования, – ответил Престон.
У «Дженетико» имелись собственные лаборатории, компания заключала договоры на проведение исследований в области биологии и психологии с факультетами различных университетов. Связи с академическим миром устанавливал и поддерживал Беррингтон.
– Не понимаю, почему вы двое отказываетесь видеть, какой это огромный шанс для нас! – едва ли не с отчаянием в голосе воскликнул Беррингтон.
Джим указал на телевизор.
– Прибавь звук, Берри, сейчас будут показывать тебя.
Церемония «Эмми» закончилась, ее сменило шоу знаменитого ведущего Ларри Кинга. С ним беседовал Беррингтон. Он терпеть не мог Ларри Кинга, считал его коммунистом, перекрасившимся в либерала, но шоу предоставляло возможность выйти на многомиллионную аудиторию американцев.
Он внимательно посмотрел на свое телеизображение и остался доволен тем, что увидел. В жизни он был коротышкой, но на экране все одного роста. Темно-синий костюм сидел на нем просто великолепно, голубая рубашка выгодно оттеняла цвет глаз, галстук Беррингтон выбрал темно-красный, цвета бургундского, и на экране он не выглядел вызывающим. Но, будучи человеком самокритичным, профессор не преминул отметить про себя, что серебристые волосы уложены, пожалуй, слишком тщательно, отчего напоминают парик, – ни дать ни взять какой-нибудь евангелист, вещающий с телеэкрана.
Кинг в своих фирменных подтяжках был настроен агрессивно, в голосе его звучал вызов:
– Профессор, ваша последняя книга снова вызвала настоящий бум. Но скоро страсти улягутся, люди разберутся и поймут, что это не наука. Это политика! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Беррингтон обрадовался, услышав, как спокойно и рассудительно звучит его голос:
– Я пытался сказать в этой книге, что политические решения должны опираться на науку и здравый смысл, Ларри. Что природа, если ее оставить в покое, будет способствовать развитию и выживанию хороших генов и уничтожению плохих. А наша политика работает против естественного отбора. Поэтому-то у нас растет поколение второсортных американцев.
Джим сделал глоток виски и заметил:
– Прекрасно сказано – «поколение второсортных американцев»! Достойно цитирования.
Ларри Кинг не унимался:
– Ну хорошо, допустим, вы настоите на своем. Но что произойдет тогда с детьми бедняков? Им что, прикажете с голоду подыхать?
Лицо Беррингтона на экране приобрело скорбное выражение.
– Мой отец погиб в сорок втором году, когда затонул авианосец «Васп», подбитый торпедой, выпущенной с японской подводной лодки. Мне было всего шесть лет. Мама из кожи вон лезла, чтобы вырастить меня и дать мне образование. Я, Ларри, тоже был бедняком.
В общем, это было близко к истине. Отец Берри, талантливый инженер, оставил его матери содержание, достаточное для того, чтобы ей не пришлось искать себе работу или попытаться выйти замуж еще раз. И она отправила сына в дорогую частную школу, а затем и в Гарвард. Но это вовсе не означало, что ему не пришлось бороться за существование. Престон заметил:
– А ты неплохо выглядишь, Берри. Не считая этой дурацкой прически в стиле вестерн или кантри.
У пятидесятипятилетнего Престона, самого молодого из троицы, были короткие черные волосы, так тесно прилегающие к черепу, что прическа напоминала шапочку.
Беррингтон раздраженно фыркнул. Он и сам думал так же, но ему не хотелось услышать это от кого-то другого. Он тоже налил себе немного виски. Они пили редкий и дорогой сорт – «Спингбэнк».
Ларри Кинг с экрана сказал:
– Ну а с чисто философской точки зрения, чем ваши взгляды так уж отличаются от, скажем, нацистских?
Беррингтон нажал кнопку на пульте дистанционного управления и выключил телевизор.
– Наблюдаю этот бред вот уже десять лет, – заметил он. – Три книжки – и миллион дурацких ток-шоу после выхода каждой из них. В чем разница? Да ни в чем!
– Нет, разница все же есть, – заметил Престон. – На этот раз ты сделал генетику и расу темами для обсуждения. Просто немного поторопился, вот и все.
– Поторопился? – раздраженно воскликнул Беррингтон. – Еще бы не торопиться! Через две недели мне стукнет шестьдесят. Мы все стареем. И у нас осталось не так уж много времени.
– Он прав, Престон, – сказал Джим. – Ты что, забыл, как обстояли дела, когда мы были молодыми? Смотрели и видели, как Америка катится к черту в преисподнюю! Гражданские права для ниггеров, это надо же! Мексиканцы так и прут со всех сторон; в лучших школах полно детей евреев-коммунистов. Наши дети курят травку и избегают спорта. Есть от чего прийти в отчаяние, Господь свидетель! Вы только посмотрите, что произошло с тех пор! Даже в самом страшном сне нам не снилось, что нелегальная торговля наркотиками превратится в самый процветающий бизнес в Америке, что треть младенцев будет появляться на свет из пробирки или с помощью искусственного оплодотворения! И мы единственные, у кого есть мужество противостоять всему этому кошмару. Ну, если не единственные, то одни из немногих. А все остальные закрывают глаза на этот кошмар и тупо надеются на лучшее.
«А они совсем не изменились», – подумал Беррингтон. Престон всегда был осторожен и труслив, Джим хвастлив и уверен в себе. Он так долго знал этих людей, что даже их недостатки стали милы его сердцу. И еще он привык к роли арбитра, всегда выбирающего некий средний курс.
– Как обстоят наши дела с немцами, Престон? – спросил он. – Просвети-ка нас на этот счет.
– Мы близки к принятию окончательного решения, – ответил Престон. – Примерно через неделю они собираются объявить об этом решении на пресс-конференции.