Чаще всего во сне Джилмену представлялось, что он погружается в какую-то пропасть, бездну, наполненную странным сумрачным светом, исходившим из невидимого источника, и невероятно искаженными звуками. Невозможно было составить хоть сколько-нибудь отчетливое представление о материальных и гравитационных свойствах окружавшего хаоса или о его воздействии на самого Джилмена. Юноша всегда ощущал во сне, что каким-то образом движется -отчасти по своей воле, отчасти подчиняясь смутному импульсу извне – но никак не мог определить характер своих перемещений: он не шел, не карабкался, не летел, не плыл и не полз. О том, что, собственно, с ним происходило, Джилмен не мог судить с достаточной уверенностью, поскольку необъяснимое искажение перспективы лишало его возможности видеть собственное тело, руки или ноги; при этом он чувствовал, как весь его организм претерпевает удивительную трансформацию, словно он был изображен в какой-то косой проекции, хотя и сохранял странное карикатурное сходство с тем, что было Джилменом в нормальном мире.
Пропасти ночных видений отнюдь не пустовали – они были заполнены скоплениями какого-то вещества совершенно невероятной формы и неестественно резкой окраски: некоторые из них имели, видимо, органическую природу, другие – явно неорганическую. Несколько таких органических предметов, казалось, вызывали у него смутные воспоминания о чем-то, но Джилмен не мог дать себе ясный отчет, на что, собственно, могут с таким ехидством намекать ему эти ночные образы. Позже он разделил для себя массу органических объектов на несколько, по-видимому, естественных классов, явно отличных друг от друга по способу и характеру перемещений. Из всех этих групп особенно выделялась одна, включавшая предметы, чьи движения казались более осмысленными и поддающимися логике, чем это было присуще остальным. И все же эти странные предметы – равно органического и неорганического происхождения -совершенно не укладывались в рамки категорий человеческого разума. Неорганические предметы иногда имели определенное сходство то с разнообразными призмами, то с какими-то лабиринтами, нагромождениями кубов и плоскостей, даже с циклопическими постройками; среди органических объектов Джилмен с удивлением находил и простые скопления каких-то пузырей, и некие подобия осьминогов и многоножек, и оживших индусских идолов, и наконец, отвлеченные узоры, изысканные линии которых, переливаясь, переходили одна в другую, составляя нечто вроде тела огромной змеи. Все вокруг несло в себе какую-то невыразимую угрозу, скрытый ужас; стоило Джилмену по движениям того или иного существа заподозрить, что оно заметило его, как юношу охватывал столь невыносимый, столь отвратительный страх, что он немедленно просыпался, будто от толчка.
О том, каким обозом передвигались органические существа в его снах, Джилмен мог бы сообщить не больше, чем о своих собственных непостижимых перемещениях. Со временем ему открылась новая тайна – он заметил, что время от времени некоторые из объектов неожиданно возникают из пустоты и столь же неожиданно исчезают. Окружавшую его бездну наполняла ужасная смесь визжащих и ревущих голосов; невозможно было бы определить высоту, тембр или ритм этих звуков, но казалось, что они каким-то образом согласованы во времени со смутными видоизменениями являвшихся во сне предметов и существ. С обреченностью и ужасом юноша постоянно ожидал того момента, когаа в своих непрерывных модуляциях этот неослабевающий рев достигнет такой силы, которую уже невозможно будет выдержать.
Но первая встреча с Бурым Дженкином произошла не здесь. Вместо чудовищной бездны для нее были заготовлены другие сны – не такие тяжелые и с видениями, более отчетливыми в своих очертаниях. Такие сны обычно предшествовали погружению в более глубокое и страшное забвение. Лежа в темноте и борясь со сном, Джилмен обычно замечал, как его ветхую комнатку постепенно заполняет облако мягкого, искристого, как бы отраженного света, и тогда в фиолетовой дымке отчетливо проступает угол между наклонной стеной и потолком, так настойчиво привлекавший к себе его внимание в последнее время. Маленькое чудовище выпрыгивало из прогрызенной крысами дыры в углу и, постукивая коготками по широким, изъеденным временем половицам, приближалось к Джилмену, обратив к нему полную злобного ожидания бородатую мордочку, так похожую на человеческое лицо; к счастью, этот неглубокий сон милосердно рассеивался, прежде чем отвратительная тварь успевала подобраться достаточно близко, чтобы начать обнюхивать Джилмена. У Дженкина были дьявольски длинные острые клыки. Чуть ли не каждый день юноша заделывал дыру в стене, из которой появлялся Дженкин, но на следующую ночь крысы уничтожали вновь появившуюся преграду, сколь бы крепкой она ни казалась. Однажды по просьбе Джилмена хозяин дома забил отверстие куском жести, однако назавтра юноша обнаружил, что крысы прогрызли новый ход, попутно то ли вытолкнув, толи вытащив наружу небольшой кусочек кости очень странного вида.
Дженкин решил не сообщать своему врачу об открывшейся болезни, опасаясь, как бы его не отправили в университетский лазарет как раз в тот момент, когда на счету была каждая минута: приближались очередные экзамены. Он, собственно, и так уже не сдал дифференциальное исчисление и психологию, но все же у него оставалась надежда подтянуться до конца семестра. В начале марта нечто новое появилось в тех неглубоких снах Джилмена, которые предшествовали более длительным видениям: рядом с ужасным призраком Бурого Дженкина стало появляться неясное размытое пятно, все больше напоминавшее силуэт согбенной старухи. Новый образ встревожил Джилмена гораздо больше, чем он сам мог бы ожидать; в конце концов он решил, что очертания пятна и в самом деле похожи на очень преклонных лет женщину, которую он действительно дважды встречал, прогуливаясь по темным извилистым переулкам в окрестностях заброшенных доков. Ему особенно запомнился взгляд старой карги – внешне безразличный, но на самом деле злобный и язвительный, взгляд, от которого его бросало в дрожь, при первой встрече, когда он заметил очень большую крысу, пробегавшую через тенистую аллею чуть в стороне от него – ни с того ни с сего Джилмен подумал тогда о Буром Дженкине. Теперь, рассуждал он, пережитое однажды нервное потрясение вновь дает о себе знать в бессмысленном сне.
Джилмен не мог более отрицать, что атмосфера дома, в котором он поселился, была явно нездоровой; и все же прежний болезненный интерес удерживал его там. Он убеждал себя в том, что все видения вызваны исключительно его болезнью, и как только горячка пройдет, ночные чудовища отступят. Кошмары эти, однако, необычайно занимали Джилмена своей потрясающей жизненностью и убедительностью; всякий раз, просыпаясь, юноша смутно чувствовал, что во сне он испытал куда больше, чем ему удалось запомнить. Джилмен был уверен – хотя и думал об этом с отвращением – что в тех снах, которые не сохранялись в памяти, он беседовал о чем-то с Бурым Дженкином и старухой. Они убеждали его куда-то пойти вместе с ними и встретиться с кем-то третьим, обладавшим еще большими силами, чем они. К концу марта Джилмен начал делать большие успехи в математике, хотя другие дисциплины все больше обременяли и раздражали его. Он приобрел какое-то особое математическое чутье, позволявшее ему без труда решать, к примеру, уравнения Римана, и немало поражал профессора Апхэма тонким пониманием проблем четвертого измерения и иных вопросов, которые ставили в тупик его товарищей по учебе. Однажды в аудитории обсуждалась возможность существования нерегулярных искривлений пространства и теоретическая вероятность сближения или даже соприкосновения нашего участка вселенной с другими ее областями, удаленными от нас не менее, чем самые далекие звезды нашей галактики, или чем сами другие галактики, а может быть даже не менее далекие, чем такие объекты, которые, как можно предположить лишь гипотетически, находятся вне пределов Эйнштейновского континиума пространства-времени. Всех поразило, с какой свободой владеет Джилмен этими темами, несмотря даже на то, что некоторые из его построений не могли не возбудить новых слухов о его эксцентрической нервозности и замкнутости. Однокашникам Джилмена оставалось только недоуменно пожимать плечами, когда они слушали его совершенно хладнокровные рассуждения о том, что человек -обладай он математическими познаниями, человеческому разуму все же вряд ли доступными – мог бы одним усилием воли перемещаться с Земли на любое другое небесное тело, лежащее в одной из бесчисленных точек, составляющих узоры дальних созвездий.