— Чай или кофе? — спросил тот, предложив Алле самой выбирать, куда садиться.
Она устроилась на диване и попросила сладкого черного чая. Сильвестр, не представлявший, как можно класть в чай сахар, бестрепетной рукой взял щипчики и набросал в ее чашку столько кусков, сколько она одобрила кивком головы. Четыре!
— Послушайте, тут такое дело, — начала Белоярова, имитируя неуверенность. Именно имитируя, потому что ее тело было окружено невидимой, но плотной и оттого хорошо ощутимой аурой силы. — Помните, вы рассказывали, что в вашем подъезде убили человека? И еще как‑то вскользь упомянули, будто помогали оперативнику, собиравшему информацию.
— Ну… да, — неохотно кивнул Сильвестр, лихорадочно соображая, когда и с какой стати он так расхвастался. — Вас что‑то беспокоит?
Он был проницателен, это Алла поняла с самого начала. Не стоило ходить вокруг да около. Нужно было пользоваться его проницательностью. Несмотря на взаимную симпатию, оба понимали, что она останется всего лишь легким привкусом деловых отношений. Они жили в разных измерениях. Ее система координат исключала болезни и неустроенность, его — жестокую погоню за деньгами.
— Мы получили одно письмо, — решительно сказала Алла и достала из сумочки большой конверт. — Вернее, фотографию со стихами.
— Мы — это кто? — немедленно уточнил Сильвестр, разглядывая конверт издали.
Конверт был белым, с марками и почтовым штемпелем, на лицевой стороне крупными округлыми буквами написан адрес.
— Письмо пришло в редакцию только вчера, но адресовано оно Ире Аршанской. Я даже не знаю, что с ним делать. Не хочется мне звонить следователю и разбираться. Может быть, вы как‑нибудь сами с этим… справитесь?
Алла сидела на диване, скрестив ноги в точности так, как это делают телеведущие — просто и изящно.
Сильвестр протянул руку, взял конверт, оглядел со всех сторон, после чего извлек из него цветную фотографию. На ней был изображен мужчина средних лет с лицом настолько невыразительным, что хотелось немедленно его отретушировать. Странный, как будто оплывший нос, мягкие контуры лица, дряблые уши…
На обратной стороне снимка тем же округлым почерком мелко, но весьма разборчиво были написаны три четверостишия:
Надежды цвет — он мой теперь навеки.
Я стал умней. Я жил в библиотеке.
Я о тебе мечтал все эти годы
И вот пришел, отринув все невзгоды.
О, стань моей Джульеттой, Бога ради!
Я каждый вечер жду тебя в засаде.
Но знаков ты моих не понимаешь
И радостно к груди не прижимаешь.
Я изменился, Ира, изменился.
Разбогател, расцвел, остепенился.
Узнай меня, узнай в обличье новом!
К твоим ногам паду листом кленовым.
— Листом кленовым… — вслух повторил Сильвестр. — Интересно… Мне кажется, лист все объясняет. Вы правильно сделали, что принесли эту штуку мне, — он помахал фотографией в воздухе. — Обещаю, я найду ей достойное применение.
— Ну и отлично, — вздохнула Белоярова с явным облегчением. — А то как‑то не по себе. Улика — не улика. Сами знаете, как противно сотрудничать с правоохранительными органами. Всегда хочется, чтобы кто‑нибудь взял на себя эту почетную обязанность. Но ведь я — главный редактор. Значит, долг на мне.
— Был такой фильм: «Никто, кроме тебя». На заре сериальной эпохи. Не смотрели?
— Сериал? Я?! Вы, вероятно, шутите.
Ее усмешка была грустной. В самом деле, разве может она позволить себе вырывать каждый день около часа живого времени из короткого вечера, насыщенного неотложными делами? Она движется вверх по социальной лестнице, а всем, кто торопится чего‑то добиться, некогда размениваться по пустякам. Эмоции в ее жизни постепенно становились теми пустяками, на которые не стоило обращать внимания.
— Ау вас самой есть какие‑то мысли по поводу фотографии? Вы когда‑нибудь видели этого типа? — поинтересовался Сильвестр, пытливо глядя на свою гостью. Ее лицо не выражало ничего лишнего — только то, что было задумано. Пожалуй, Белоярову не раскусишь так легко, как грубого Половцева с его ментовской хитринкой.
— Никогда в жизни я его не видела. — Алла крутила в руках чайную ложку. Сильвестр отлично понимал, что она хочет курить и сдерживается изо всех сил. Большинство гостей убегало от него раньше времени именно по этой прозаической причине. — Мало того: я опросила в редакции каждую собаку. Его никто не видел. Ручаюсь.
— А на кладбище? Во время похорон? Не заметили?
— Ставлю правый глаз против бильярдного шара — его там не было, — уверенно заявила она.
Сильвестр решил на полную катушку использовать расположение Белояровой и тот счастливый случай, который привел ее к нему домой. Он задал массу вопросов об Аршанской, о ее любовнике, про которого Алла, разумеется, знала. Но особенно его интересовал супруг Аршанской, далекий от мира обывателей, как сверкающая звезда от небольшой периферийной планетки.
— Ира не горела желанием знакомить мужа с кем‑то из редакции. То есть с простыми смертными, — сообщила Алла. — Впрочем, допускаю, что это он не горел таким желанием. Мы, конечно, видели его несколько раз. Ира приходила с ним на какие‑то особые торжества, представляла… Он пожимал нам руки, был любезен и все такое… Но рассказать вам про него что‑то пикантное я вряд ли сумею. Самый завалящий представитель желтой прессы даст вам больше информации, чем я.
Белоярова прикончила вторую чашку чая, опустив туда еще больше кусочков сахара, чем в первый раз. Вероятно, Господь Бог дал этой женщине хорошую фигуру без всяких условий, и ей не приходилось жертвовать сладким во имя тонкой талии.
— Впрочем, — неожиданно спохватилась она, — я знаю человека, который владеет тайнами Мадридского двора. И вы его тоже знаете.
— Звучит интригующе, — признался Сильвестр. — Кто же это? Свиноедов?
— При чем здесь Свиноедов? — изумилась Алла. — Не понимаю вашу нежную привязанность к этому типу. По‑моему, он просто болван. Талантливый, к несчастью. Колька Клебовников тоже его обожает. А мне иногда хочется его убить за все эти плоские шуточки… И еще булавки в разных местах! Меня в дрожь от них бросает. Скажите, нормальный человек будет прокалывать себе все, что можно оттянуть пальцами?
Сильвестр бросил конверт на стол и расхохотался:
— Ну, извините. Мне он в самом деле кажется довольно забавным. Так кто же у нас — посвященный?
— Догадайтесь сами. Ну? Кто знает о семейной жизни Аршанских всякие мелочи, которые вам и во сне не снились?
— Кто‑нибудь такой… обыкновенный, — предположил он. — Не внушающий опасений. Привычный. Водопроводчик? Э‑э‑э… Погодите‑погодите! Уборщица?