– Это опасные области. Там что-то осталось от старого мира, что теперь в этих местах жить не дает.
– В смысле? – заинтересовался я.
– Отрава всякая, – пожала она плечами. – Люди там не живут, даже дикари. Уроды какие-то попадаются, люди рассказывали, кто раньше бывал. Церковь велит таких сразу убивать, как только увидишь.
– Радиация? – спросил я, опасаясь, что Вера даже не знает, что это такое.
Но ошибся – ответила она сразу, вопросу моему не удивившись:
– И радиация, и химия какая-то осталась. Раньше хуже было, постепенно очищается. Но есть места, куда человеку нельзя. Или можно, но очень ненадолго. И только пьяному.
На последней фразе она засмеялась, а мне вспомнилась история про единственных выживших поблизости от Чернобыльского взрыва – работниках бойлерной, которые валялись в тот момент пьяными в дрова. Ну что же, помнят люди, как эффективно бороться с радиацией.
– А это что? Можно глянуть? – спросил я, обнаружив висящую на стене винтовку с длинным стволом.
– Конечно, смотри, – кивнула девочка. – Это школьная винтовка, их так у нас называют.
– А почему? – удивился я.
– Потому что с десяти лет такую дают каждому ученику и учат стрелять, – объяснила она. – А ты должен отработать ее цену, пока школу закончишь, и затем уносишь ее с собой. Не отработал – лентяй, все смеяться будут.
Винтовка, как и все остальное местное оружие, поражала качеством изготовления. Она была однозарядной, с продольно скользящим поворотным затвором, ложей красноватого дерева и восьмигранным стволом синевато-дымчатого оттенка. Сверху на ствольной коробке был откидной прицел с разметкой на пятьсот метров, сбоку маленькая табличка с именем девочки – «Вера Светлова». И все, никаких там дарственных надписей или чего-то другого.
Рядом на крюке висел небольшой патронташ, который я открыл, не удержавшись. Достал один патрон, покрутил в руках. Больше всего на «мелкашку-переростка» похож, но гильза все же довольно длинная. Точно, видел такой в магазине. И был раньше подобный патрон, специально против собак, для револьверов «велодог». Название такое, потому что публика на велосипедах каталась, а собаки ей портки рвали. Почтальонам в особенности. Ну и начали продавать компактные револьверы для противособачьей обороны, а патроны как раз на эти похожи были.
– Это что за калибр? – спросил я.
– Шесть миллиметров, «детский», – ответила Вера. – Он только в таких винтовках. А такие винтовки только школьникам достаются. Другое дело, что потом до самой старости многие из них стреляют – гильзы самые дешевые, выгодно тем, кто практикуется много. Еще охотятся с ними часто.
Тут она мне про важное напомнила, о чем я и спросил немедленно:
– Насчет практики: а где пострелять можно? Ни винтовка не пристреляна, ни револьвер. Так не годится, особенно если я твой «защитник».
– В дюны можно выйти, туда. – Она махнула рукой, указывая вдоль береговой линии, на восток. – Можем после преподобного сходить. Хочешь?
– Конечно, – ответил я. – А тебе не говорили, что если хочешь стрелять уметь, то надо тренироваться?
– Я на купчиху готовилась, а не на стрелка, – улыбнулась она лукаво, явно издеваясь. – Счеты там, дебет с кредитом, «итого» писать в книге.
– Ну а раз со мной связалась, то будешь и на стрелка, – безапелляционно заявил я. – Сама в подопечные напросилась.
– Тогда я ее с собой возьму, – сказала она, протягивая руку за своим оружием.
Я отдал ей винтовку, а затем спросил, подумав:
– Ты мне вот что скажи… даже девочек стрелять учат. А приходится им потом стрелять?
– Бывает, – ответила Вера буднично, запихивая винтовку в чехол. – Кто на островах живет, куда турки налетают. Здесь вот с неграми стычки бывают. Разбойники есть. Пираты есть. Турки ходят в наши воды за добычей.
– А вы?
– А мы – в их воды, – откровенно ответила она. – Не я, конечно, но ватаги охотников сбиваются. В общем, многим в жизни стрелять случается.
Оставив возившегося с машиной Ивана «на хозяйстве», мы направились в город. Прошли по уже знакомой набережной, постепенно заполнявшейся людьми и повозками. Из транспорта доминировали все больше длинные монументальные дроги, влекомые крепкими лошадьми-тяжеловозами, на которых доставляли товар к судам. Шумели грузчики, слышались свистки бригадиров, где-то устанавливали с грохотом и звоном сборный металлический кран с длинной стрелой, приводимый в действие лебедкой. Было пыльно, шумно, громко, в общем, порт жил своей жизнью.
– Нам тоже товара прикупить надо, – сказала вдруг целеустремленно шагавшая вперед Вера. – Деньги остались кое-какие, загрузимся сидром. Он на Большом Скате хорошо продается: не растут у нас яблоки. Если пустыми придем, дядя точно ругаться будет.
– Несмотря на… – Я замолчал, как бы предлагая ей додумать самой про смерть отца: не хотелось с этой темой вылезать самому вновь.
– А что? – даже чуть удивилась она. – Если я за судно теперь отвечаю, то должна выгоду блюсти. Чем матросам платить? Чем за будущий товар? Нельзя мне из-за горя на семейное дело плюнуть.
– А что будет?
– Дядя может к преподобному пойти и суда требовать. Я в несовершенных годах, могут опеку мне назначить, если я плоха, а тогда управление делом целиком к дяде отойдет. А если я все правильно сделаю, то ему сказать нечего будет.
Сидром торговали в большом лабазе на окраине рынка. Старый каменный сарай, точнее, даже полуподвал, полутемный и прохладный, пахнущий яблоками и влажным деревом, заставленный разнокалиберными бочками и бочонками до самого потолка. Сзади был пологий пандус, выходящий в широкие распахнутые ворота, и возле него стояла длинная могучая телега, в которую как раз впрягали лошадь штангистской комплекции.
В складе тоже было суетно, работали двое негров из «исправившихся», с полувыведенной татуировкой на лице, которые по одному грузили бочонки на тачку-подъемник и таскали их на улицу, складывая возле повозки.
Признаться, я поразился, как ребенок торгуется с толстым бородатым дядькой – старшим приказчиком. А еще больше поразился, что ребенка воспринимают всерьез. Хотя… а почему не воспринимать? За товар она платить намерена, представляет, насколько я понял, почтенный купеческий дом, и если ей доверили договориться и произвести расчет, то договариваешься ты не именно с ней, а со всем домом.
Но все же решительность девочки и явное умение вести дела удивляло. Или просто привык я к тому, что у наших детей в таком возрасте разве что сопли уже не утирают, а то, что здесь дети к таким годам умеют за себя ответить, мне и вовсе в диковинку? Скорее всего. В любом случае – я стоял у нее за спиной, рта не раскрывая, и приказчики лишь время от времени с подозрением косились на мою разбитую морду и заплывший глаз. Затем один из приказчиков, белобрысый конопатый парень со всклокоченными волосами, шепнул что-то другому, и подозрительность сменилась любопытством.